Анна Берсенева - Рената Флори
Теперь, в разговоре с этим голландским режиссером, Ренате стало стыдно за такое свое равнодушие. Хотя чего ей вообще-то стыдиться? Мало ли чем занимаются люди! Невозможно ведь интересоваться всем на свете ради того, чтобы пристойно выглядеть во время случайного разговора. Даже если этот разговор по какой-то непонятной причине согрел тебе душу.
– Это действительно совсем маленький театр. И совсем новый, – словно оправдываясь за то, что Рената не знает его театра, объяснил Винсент. – Его главный режиссер учился в Амстердаме. Мы с ним вместе учились, и он мой друг. А его папа богатый человек, и он дает не очень большие, но все-таки достаточные деньги, чтобы можно было поставить спектакли в этом театре «Петроградская сторона». И Андрей, так зовут моего друга, пригласил меня, чтобы я поставил у него «Братьев Карамазовых».
– И кого же играет в вашем спектакле та женщина? – спросила Рената. – Та, которую вы к нам привезли?
– Катерину Ивановну.
Рената читала «Братьев Карамазовых» так давно, что не помнила, что это за Катерина Ивановна такая. Но имя показалось ей знакомым, и она неопределенно протянула:
– Да-а… Не второстепенная роль. Похоже, вам придется ее заменить. Она не скоро сможет выйти на сцену.
– Я не буду ее заменить. – В голосе Винсента послышались упрямые нотки. – Она талантливая актриса, и она очень хотела играть эту роль. Я думаю, она поэтому не говорила мне, что беременная. Чтобы сыграть премьеру.
– Все-таки это безобразие, – сердито сказала Рената. – Если женщина решилась иметь ребенка, то в первую очередь должна думать о нем, а уж потом обо всем остальном, в том числе и о самой распрекрасной премьере. И питаться она обязана так, чтобы у ее ребенка текла по жилам кровь, а не вода.
– Да, это получилось нехорошо, – сказал Винсент.
Его голос при этом снова прозвучал виновато. Как будто это по его личному недосмотру у актрисы оказался низкий гемоглобин.
Взглянув на него, Рената увидела, что и выражение лица у него тоже виноватое.
– Ладно, не переживайте, – успокаивающим тоном сказала она. – Это все наладится – назначим капельницы. И гранатов ей побольше приносите. То есть не вы приносите, а… Ну, если кто-то будет к ней приходить.
– Я принесу, – кивнул Винсент. – Мы все будем навещать Елену. Надеюсь, ее здоровье станет лучше.
Серьезность его тона была трогательна и очень как-то необычна.
«А может, ничего во всем этом нет необычного? – подумала Рената. – Может, таких вот людей – вдумчивых, серьезных, каких-то повседневно серьезных – теперь много, а просто я об этом не знаю? Я ведь действительно даже в театр не хожу. Дом – работа – дом… Ничего я теперь ни про что не знаю!»
Глава 11
Петроградскую сторону Рената любила уже за то, что здесь находился Первый медицинский институт, а значит, местность эта была связана для нее с годами учебы, то есть с лучшими воспоминаниями юности. Но главное, ей нравилась не петербургская какая-то разбросанность, непредсказуемость здешней архитектуры, ее живая асимметрия. И то, что едва ли не все угловые дома представляют собою замки с башенками, и то, что на речных берегах, не одетых в гранит, можно сидеть как в деревне, и так она когда-то и сидела на этих берегах в студенческие годы, уткнувшись в конспект, ничего из окружающей красоты не замечая… Впрочем, обычная для Петербурга стройность, которой присуща была главным здешним проспектам, Кронверкскому и Аптекарскому, ей нравилась тоже.
Только давно она здесь не была, на Петроградской стороне.
Поэтому теперь, идя рядом с Винсентом по Кронверку, Рената чувствовала себя так, словно вернулась в свой город, знакомый до слез.
– Новикова очень хорошо Катерину Ивановну сыграла, – сказала она.
Спектакль «Братья Карамазовы» закончился всего час назад, и Рената еще находилась под сильным от него впечатлением.
– Правда? – Сразу стало заметно, что Винсент обрадовался: лицо его осветилось. – Значит, вы думаете, я не напрасно задержал премьеру до ее здоровья?
– Не напрасно.
Невозможно было не улыбнуться чистоте его радости, и Рената улыбнулась.
– Все-таки ее здоровье еще не очень хорошо. – Так же мгновенно, как радость, набежала на его лицо тень. – Когда я сегодня вошел к ней в гримерную после спектакля, она лежала на кушетке и даже не могла подняться. Она даже не могла выйти на поклоны.
– Что поклоны! – хмыкнула Рената. – Она даже ребенка своего не стала кормить. Правда, у нее и молока с самого начала почти не было. Что неудивительно. Такая вот принесена жертва ради возможности работать с вами, – добавила она неодобрительным тоном. – Вы можете гордиться самоотверженностью своей актрисы, Винсент.
– Вам это выглядит неправильно?
Он взглянул искоса и, кажется, виновато.
– Это ее личное решение, – пожала плечами Рената.
– Но вам такое решение не нравится, да?
Приостановившись, он смотрел на Ренату испытующим взглядом. При его огромном росте это могло бы выглядеть подавляюще, но взгляд его исключал самое предположение о том, что он может кого-то подавлять.
– Не нравится, – подтвердила Рената. – Это, конечно, выглядит очень эффектно – жертва во имя искусства и прочее в таком духе. А ребенок, безусловно, не так эффектен, и родить его дело нехитрое. Но по сути…
Что «по сути», договаривать она не стала. В ее арсенале не было слов, которыми можно было бы объяснить такие вещи.
– По сути, вы правы, – сказал Винсент. – Но знаете…
Он тоже замолчал. Они стояли друг напротив друга в самом конце Кронверка, у ограды парка, волны вечернего апрельского воздуха накатывались на них из-за деревьев, они тревожили, эти волны, но в приносимой ими тревоге была необъяснимая радость, которую Рената чувствовала сама и чувствовала, что ее же чувствует и Винсент… И непонятно было, много ли значат при этом слова, которые они передают друг другу с какой-то бережной поспешностью.
Может быть, слова не значили ничего. Но все-таки Рената нарушила молчание.
– Вы думаете, я не сумею понять то, что вы хотите сказать? – спросила она.
– Нет, я так не думаю. – Винсент улыбнулся своей серьезной улыбкой. – Я знаю, что вы сумеете понять все. Я сейчас думаю только, чтобы правильно выразить свою мысль по-русски. Да, вот так… Мне кажется, – твердо сказал он, – то, что вы назвали жертвой иронически, все-таки и есть настоящая жертва. И способность ее принести вызывает у меня уважение.
– Способность пожертвовать здоровьем своего ребенка?
– Нет. Понимать, что, если ты стала актрисой, это получилось не просто так. Не для обычнго каприза. Это было решение, может быть, страшное. Я думаю, это надо честно понимать. Но не все умеют это понимать. Знаете, – снова улыбнулся он, – я недавно слышал, как молодая актриса давала интервью и сказала: «Как только я узнала про мою беременность, то позвонила режиссеру и сообщила, что не поеду завтра на гастроли в провинцию, потому что это может быть неблагоприятно для здоровья моего ребенка». И еще она сказала в интервью, что, возможно, когда-нибудь ей надоест играть на сцене, и тогда она станет ландшафтным дизайнером. Так тоже бывает у актрис, – словно извиняясь, объяснил он. – И это, конечно, рационально – думать о своем будущем. Но мне это очень противно. И когда я был в Москве в таком доме, где живут старые актеры, которые не захотели иметь семью и детей, потому что всю свою молодость и жизнь они хотели только играть на сцене… Может быть, они были не правы и можно было играть на сцене, но все-таки иметь семью. Но такой выбор, который сделали они, вызвал у меня больше уважения, чем тот выбор… Ландшафтный дизайн. Вы думаете, я не прав?
