Город из воды и песка (ЛП) - Дивайн Мелина
Из динамика донёсся всхлип, перешедший в рыдание.
— Сань! Саня! — успел крикнуть Войнов, прежде чем в трубке повисла тишина.
Войнов сразу же стал набирать заново, но предсказуемо «абонент не абонент». Это вывело его из себя: он принялся остервенело стучать пальцем по экрану смартфона: перезвонить, перезвонить, перезвонить! Почему не перетерпел?! Ведь мог бы! Конечно же, мог бы! Какое Саше до всего этого дело? До того, что Войнову нужно, что у него внутри? Человек рождается одиноким и уходит таким же. Так говорил один его знакомый. В ответ на жизненные неурядицы. Рождается в слизи, крови и боли — и умирает так же. Что здесь можно изменить? Жизнь не даётся, чтобы чему-то научить или что-то показать, а смерть не приходит, чтобы проучить или за что-то наказать. Жизнь просто идёт, выливается, словно вода из бездонного кувшина, который в руках держит незрячая дева, вроде Фемиды. И ей всё равно — что ты есть, кем станешь, с кем будешь. Вряд ли можно увидеть более безучастное лицо где-либо ещё. Отсутствие желаний, эмоций и мыслей. Вода льётся и льётся — не искрящаяся, не звонкая, не студёная. Это уносятся мгновения жизни: минуты, часы, годы; расставания, встречи, события, лица. Остаётся лишь горечь и немного досады. За то, что прошло. За то, что могло бы быть, но не случилось. За то, что случится, но ты не знаешь где и когда, и произойдёт ли — тоже не знаешь. Весь этот круговорот воды и жизни в природе.
В детстве Войнов, сколько себя помнил, рисовал рисунки, где всегда были четверо: он, Денис, мама, собака. Все улыбались, конечно. Даже собака: коричневая, большая, лохматая, несуразная, с ломаными пропорциями, не соблюдёнными детской рукой; ростом с Войнова самого, а Дениса и вовсе крупнее. Мама в оранжевом треугольнике платья, на голове смешное «гнездо», рот огромный — от уха до уха. Рядом с ней мальчик, ужасно счастливый, в зелёных каких-то штанах, коричневой футболке или рубашке, и с ним ещё один мальчик, светловолосый, ростом поменьше — тоже весёлый. Могли быть вариации в плане машинок на фоне, деревьев, воздушных шаров, домов, города, магазинов и улиц, но его четвёрка оставалась на месте. Это была войновская мечта, видение счастья, пристань покоя.
Им, Войнову и Денису, было пять лет, когда они подружились. В детском саду. Вот так банально. В тот год где-то после новогодних праздников в их группе появился новенький мальчик — маленький (оказался ниже всех по росту), но жутко улыбчивый. Стесняшка, очаровашка. Дэн, Диньчик, Дениска. Они с Войновым подружились. Сразу. В первый же день. Войнов себя чувствовал старшим, хотя разницы между ними был всего месяц, и то в пользу Диньки. Войнов стал всё показывать, рассказывать, как и что, какие есть игрушки. Они, оказалось, прям фанатели оба по какому-то мульту — и не могли наговориться, на них грозно покрикивали воспиталки и шикали во время тихого часа. Так и закорешились. Началось всё это детское: прогулки, дворы, лазалки, дни рождения, гости, обмен игрушками, мультики, камешки, монетки, стрелялки. Им никогда вместе не было скучно. А тяга друг к другу была такая, что по выходным они родителям не давали покоя: «Мам, позвони маме Дениса. Когда он пойдёт гулять?» — «Мам, можно в гости?» — «Мам, можно с ночёвкой?» Потом была школа, но Войнова мать отдала в другом районе в школу «получше», а Дэн остался в той, что через двор от дома. Но видеться и дружить они не перестали. Просто теперь встречались реже. Появились новые забавы: лего, компьютерные игрушки, дурацкие какие-то смешные приколы, картинки. В средней школе они слегка отдалились. Войнов начал осознанно хорошо учиться, времени на шалости оставалось всё меньше, Дэн так и был раздолбаем, хоть и прикольным. Родители его по поводу учёбы особо не парились — всё равно же выучится, куда денется? Войнов с Дэном по-прежнему общались, но уже не так откровенно, хотя другим лучшим другом, помимо Дэна, Войнов так и не обзавёлся. Да, друзья в школе имелись, но всё это было не так, чтобы в душу, в общем — неглубоко. Разлад пошёл позже, с пятнадцати. Войнов тогда уже понимал: с ним что-то конкретно не то, в плане влечений и склонностей, и да, это было сложное время — пора было думать о будущем, о поступлении, а ему от парней рвало башню. Вылезло всё это подростковое, угрюмое, нелюдимое, взрывное. Ещё и склонности нездоровые. Войнов стремался, конечно. Никогда бы никому ничего не сказал. А с Дэном вышло случайно. Они как-то сидели у Войнова дома — матери не было — разжились пивом, бесились, ржали, угорали над чем-то, помутузили друг друга на кровати, так, в шутку, но кровать к этому, видать, оказалась не совсем готова, вернее, журнальчик, который Войнов забыл убрать из-под подушки. И вот он шлёпнулся на пол — с призывным полуголым мужиком на обложке. Дэн поднял журнальчик брезгливо:
— Это чо, Ник? Чо за херня? Ты ваще больной, что ли?
Войнову пришлось оправдываться, что, мол, накануне один друг приходил и поделился, так сказать, своей болью, что его штырит на мужиках — во, глянь, что делать? Спаси, помоги. Посмотри, тебя не штырит? Войнов, естественно, в отказку: «Сдурел? Я ж не извращенец какой-то!» А журнал друг побоялся домой нести, мать везде рыскает, стопудово запалит. Войнов сам хотел его выбросить. Забыл просто. Надо выкинуть тоже или сжечь лучше, а то вдруг и правда мать, теперь уже собственная, запалит. Подумает невесть что — а он ведь нормальный. Поди докажи потом!
Было не особо понятно, повёлся Дэн или нет, но с тех пор смотреть стал на Войнова странно, да и Войнов чувствовал себя как оплёванным. Сам в то время с собой не мог разобраться, было дико стыдно, хотел что-то поменять, стать другим. Как раз тогда, чтобы «перебеситься», «перебить нездоровые склонности», начал тягать железо, сначала дома, потом решился ходить в качалку. Стал слушать тяжёлую музыку, такую что прям совсем кишки наружу — мать от него вешалась, чуть не прибила. Видеться с Дэном почти перестали. После окончания школы — совсем разбежались. Потом Войнов и вовсе переехал в другую квартиру, к деду. Так пропал с рисунка Дениска.
Лет с пяти Войнов мечтал о собаке — непременно большой и лохматой. Мать как-то не выдержала (ему уже лет десять было, совсем достал своими просьбами) и сдалась: «Ну давай возьмём йорка или шпица. Отстань только! Сам будешь гулять и дерьмо за ним убирать. На меня даже не надейся». Но Войнов был непреклонен: «Маленькая собака — это не собака. Недоразумение. Не нужна мне такая». Однажды он нашёл добермана на улице — тот носился вдоль дороги: испуганный, потерянный, дрожащий, с верёвкой на шее. Войнов приманил его на пару сосисок. Притащил домой. Мать, когда пришла вечером с работы, чуть не поседела. Хотела выгнать — непонятно, что за собака, чья, может, вообще больная. Войнов упёрся: если выгонит, то с сыном вместе. Пришлось договариваться. Отмыли, развесили объявления по району, съездили в ветеринарку. На объявления никто не откликнулся. Так Чарли у них и прижился. Большой, хоть и не лохматый. «Ну хоть шерсть по дому клоками не летает», — говорила мама, смирившись. Она его полюбила. Не прям сразу, скорее постепенно. Хоть Чарлик и был со странностями: рвался с поводка, не умел ходить нормально, боялся выстрелов, забивался от них под стол и ссался. На Новый год, День Победы — квартира «плавала». Удовольствие то ещё. Но сам собакен был ужасно добрый, на рожу пугающий — большой доберманище канадской ветки с широченной грудной клеткой, а внутри — лапочка и бояка. Детям всегда давался погладиться. Никого не грыз, не обижал. Понятно, что они с Войновым были не разлей вода, обожали друг друга. Чарли прожил у них в семье пять лет. Но однажды его сбила машина (сорвался с поводка, сучёныш). И случилось это как раз чуть позже того позорища перед Дэном, с журналом. Мать два дня рыдала и уже потом, когда Войнов заводил разговор на тему: «Может собаку?» — она орала на него: «Никогда больше! Мне хватило!» Так с рисунка пропал Чарлик.
С мамой у них было по-разному. Совсем в детстве — слишком плотная связь. Они, по сути, были одни друг у друга (бабушка рано ушла, а у деда имелся невыносимый характер), поэтому и держались вместе. Войнов любил её до умопомрачения. Невозможно боялся потерять. Думал, если что-то случится — как же он останется? В подростковом было всякое: и скандалы, и слёзы, и ультиматумы. Он изменился, а мама всё искала мальчика, нежного, весёлого, ласкового, а тот стал сложным, замкнутым, грубым, со своими «скелетами», которые он никак не мог, да и страшился вытащить из шкафа. Они бесконечно мирились и ссорились, но потом, когда Войнов учился уже в вузе, стало полегче. Они снова притёрлись и принялись любить друг друга за все упущенные непростые годы, но уже не так сильно, безоглядно, как это было в детстве, а разумнее, умереннее, тише. Это уже была взрослость и мудрость, наверное.
