Город из воды и песка (ЛП) - Дивайн Мелина
Войнов охренел, но перечить не стал. Хотя мог бы припомнить сраные майские, на которых он пахал не поднимая головы, с одним выходным; мог бы упомянуть сраный декабрь, когда и ему и всему отделу приходилось не раз оставаться в ночь, когда они готовили размещение; мог бы высказаться по поводу вороха бесконечных переработок, которые не оплачивались от слова «никак». И так зарплата нормальная. Перетопчешься. Но в тот понедельник Войнов лезть на рожон не стал. Настроение было далеко не боевое. Он просто принял этот удар судьбы как неизбежное и стал разгребать — что-то сам, что-то перепоручил тем, в ком был уверен.
Часов в пять он сжалился над собой и перекусил каким-то холодным сэндвичем (опять!) и салатом. Открыл Вотсап — Саша больше не присылал сообщений — и написал:
«Сань, мне херово. Так хочется тебя видеть. Сил никаких больше нет. Хочу засыпать с тобой и просыпаться. Хочу видеть, как ты спишь. Как завтракаешь на моей кухне. Ты любишь авокадо? Хочу быть с тобой. Давай начнём хотя бы с того, что ты позволишь мне себя увидеть. Я не буду тебя трогать, если ты не захочешь. Обещаю. Санечка. Саня. Я что угодно тебе пообещаю. Только можно мы встретимся? Я так бо…»
На рубашку упал кусок помидора. Войнов раздражённо выматерился. Быстро затёр пятно влажной салфеткой. Помидор сожрал. Включил экран телефона. Посмотрел на недописанное сообщение — и стёр его. Вместо него набрал другое:
«Кавафис невозможно прекрасен! Космос просто! Ты открываешь для меня что-то новое. Хочу, чтобы ты начитал сборник. Только мне. Или не только мне. Как решишь сам. Я всё от тебя хочу, Санечка. Абсолютно всё!»
Ответ пришёл почти сразу:
«Рад, что тебе зашло. Я боялся, что Город покажется тебе слишком мрачным. Я люблю мрачное. А ты? Иногда идеально попадает в настроение. Ты как? Как выходные?»
Войнов написал:
«Бухал. Трахался. Снова бухал. Думал о тебе. Стоял под дождём. Не выспался ни хера. Башка в клочья».
«Уик-энд удался?»
«Я бы, знаешь, хотел кое-чего другого».
«Ты хотел секса — ты его получил. Вселенная нас слышит, Никита».
«Тогда я пошепчу ей ещё, чтоб наверняка».
«Про мир во всём мире?»
«А ты как думаешь?»
«Про меня?»
«Ха-ха! Самомнение у тебя, родной мой. На фига ты мне сдался?»
«Я позвоню сегодня вечером? Во сколько? В 11?»
«Если у меня к тому времени голова совсем не отвалится».
«Я тебя пожалею».
«Ну раз пожалеешь — тогда, конечно. Я тебе напишу. Надо работать».
Саша послал поцелуй-смайлик. Войнов посмотрел на него с тоской и перевернул телефон экраном вниз.
Домой вернулся около десяти. Сообразил ужин. Не стал ничего заказывать. Пожарил по-быстрому тресковую спинку, закинул в пароварку спаржу. Открыл ещё банку горошка. Всё это смолотил за три минуты. И остался голодным. Опять накрыло тоской. По Саше. По отпуску, который этим летом, похоже, ему не светит. По всей своей жизни в общем и целом.
Войнов пожарил себе ещё яичницу из трёх яиц и с тарелкой свалился на диван перед ящиком. Минут через двадцать отправил сообщение Саше:
«Во что ты одет?»
Вотсап пикнул:
«Футболка и шорты».
«У тебя есть футболка с Губкой Бобом?»
«Есть! Откуда ты узнал?»
«Я проницательный».
«Умный ужасно».
«Залезь под майку. Погладь себя. Проведи по животу, по груди. Сожми соски. Большим и указательным. Посильнее».
«Прям вот так? Без прелюдии? Ни-ки-та… Хочу тебя».
«Если бы я мог, я бы ласкал твои соски, пока они не заболели. Я бы их целовал, кусал и потом зализывал, пока бы тебе не надоело».
«Мне бы не надоело».
«Теперь засунь руку в шорты. Приласкай себя. Сделай это так, как сделал бы я».
«Можно я позвоню? Никита…»
«Нет. Ещё рано».
«Как бы ты это сделал?»
«Я бы сжал тебя посильнее и дождался, когда ты станешь просить, чтобы я двигал рукой. А сам бы тебя целовал всё это время. Истерзал бы тебе губы, и щёки, и плечи. Чтобы ты начал дрожать и умолять меня».
«Да, Никита! Двигайся, пожалуйста! Умоляю… Пожалуйста… Возьми меня».
Войнов видел, что строчка «печатает» лихорадочно дёргается, пропадает и появляется. Он ждал и ничего больше не писал. Саша позвонил меньше чем через минуту.
— Возьми меня, — простонал он в трубку, и это было самое потрясающее из всего телесно-ориентированного, что Войнов когда-либо слышал.
Сашин голос был настолько реален, осязаем, объёмен, текуч и желанен, что Войнов сам на секунду подумал: «Меня бы кто взял?»
Сашин голос был беспокоен и сладок. В его голосе Войнов чувствовал всё: бешеное биение сердца и запах кожи, покрасневшие щёки и губы, изгибающиеся в наслаждении и мольбе, ищущие пальцы и терпкий вкус семени.
— Тебя, мой хороший, — проговорил Войнов. — Ты такой узкий. И гибкий. Лучше тебя никого нет… Ты самый прекрасный. Самый удивительный. Саня мой… Санечка…
— Не надо, Никита… Не надо, — вдруг оборвал Саша.
— Почему? Что случилось? — не понял Войнов, потому что и голос Сашин вдруг стал другим, как будто выцвел, поблёк разом.
— Скажи, как ты трахал того парня… На уик-энде.
Войнов на короткий миг растерялся. Зачем? Почему? Отчего он просит рассказывать подобные вещи? Стало как-то горько, неправильно. Но потом, почти сразу, в мгновенье, накрыло колким разочарованием, мстительной мелочной злостью. И Войнов решил сыграть по Сашиным правилам.
— Сначала я смотрел, как он раздевается, — начал он собранно, чётко, но уже без эмоций. — У него отличное тело — подтянутое, гладкое. Проэпилированное везде-везде. Красивые ноги и славная задница. Нежный розовый член, который сразу хочется взять за щёку, поиграть с ним языком. И волшебная тугая дырка, которую хочется лизать и потом шлёпать.
— Он молодой? Красивый? Он тебе нравится? — простонал Саня.
— Для немца, наверное, красивый. Немного старше меня.
— Немец?
— Да. Мы с ним работали вместе.
Саша замолк на несколько секунд, но потом продолжил:
— Какой он внутри?
— Восхитительный. Узкий, — Войнов продолжал играть по правилам Саши. — Я ебал его с чувством и толком. Я всегда помнил, какой он замечательно узкий. Как его можно нагнуть и вставить. В гладкую, проэпилированную, нежно-розовую дырку. А он только будет просить: «Ник, ещё! Сильнее! Ещё!» Потому что у него тоже охренеть как давно не было секса. И ему так дико хочется получить внутрь член. Отдаться. Наполниться.
Войнов слышал, как Сашины стоны становятся интенсивнее, громче. То, как он рассказывал про Вольфа, Сашу явно заводило. Как будто даже больше, чем когда они просто «трахались», без привлечения «третьих лиц».
— Никита… Ещё…
— Когда он сосёт, он смотрит в глаза. И это так честно, знаешь? Можно запустить в его волосы пальцы и смотреть, как его губы полируют твой член. Это возбуждает не по-детски…
— Ах, чёрт… Говори… Ненавижу тебя… А-ах… Продолжай… Продолжай…
Войнов понимал, что Саша уже на грани, секунда — и кончит, и подхватил:
— Повтори ещё, что ненавидишь. Скажи, что хочешь мне врезать. Убить. Скажи, чтобы я не смел всё это тебе говорить. Чтобы заткнулся. Чтобы убирался.
Динамик молчал какое-то время. И Войнов ждал. Наконец динамик ожил:
— Я не хочу этого говорить… Я… я… я не имел в виду… Никита, я…
— Тебе было классно? — теперь спросил Войнов.
— Мне всегда с тобой классно, — осторожно, будто щупая ненадёжную почву, прозвучал Сашин голос.
— Вот и отлично. Тебе этого достаточно?
— Никита… Что?..
— А мне мало! Мне мало, Санечка! — сорвался Войнов. — Мне пиздец как недостаточно! Я думал о тебе, когда трахался. Когда смотрел на него. Когда лежал с ним рядом. Когда успокаивал и обнимал его. Я думал о тебе. Я представлял твоё лицо. И твои глаза. Твои волосы. Хотя ничегошеньки, совсем ничего о тебе не знаю. Я ехал на работу, дослушивал «Город и столп», и мне хотелось сдохнуть, провалиться сквозь землю… Я, может, придурок какой-то — но знаешь, чего мне не хватает? Простого. Обычного. Мещанского такого счастья. Семьи. Любимого человека. Мохнатой собаки. Чтобы знать, что они ждут меня дома. Чтобы просыпаться вместе и вместе выходить на работу. По выходным отправляться в кино. Ездить в отпуск. Навещать родителей. Вместе думать, что приготовить на ужин. Вот этого всего… Господи! Неужели это так много?! Я бы отдал всё, что у меня есть, всё, что внутри. Я бы отдал за двоих. За двоих и собаку. Меня бы хватило… И тут ты со своим Кавафисом… Знаешь, это было так больно, Сань. Пиздецки просто больно…
