Выпускной. В плену боли (СИ) - Попова Любовь

Глава 23. Ася Чебрец

Я никогда не боялась насекомых.

Они сопровождали меня всю жизнь. На улице стрекозы, бабочки, муравьи, пчёлы. Дома клопы, жуки, двухвостки. Не самое приятное, но я привыкла.

В какой-то момент я даже стала им завидовать. Они могут забраться в нору и спрятаться. И вот теперь и я в норе, но ощущение неминуемой гибели надвигается с неумолимой силой, словно стены давят, словно пол под ногами рассыпается, а насекомые, казавшиеся безобидными, вдруг ополчились против меня.

Вот они всё ближе и ближе на меня заползают.

Щекочут, но по коже лишь неприятная дрожь.

Я кричу, стряхиваю их с себя, но кажется, они пробрались уже под кожу.

— Хватит! Хватит! Уйдите от меня!

— Чебрец, что ты…. Ася, Ася! – слышу на задворках сознания голос Демьяна, чувствую сильный захват под грудью и над ней. Две руки. Я в плену. Но легче не становится. Теперь я даже стряхнуть их с себя не могу.

— Отпусти! Они повсюду! — он разворачивает меня к себе, ошарашенно в глаза смотрит, но они, кажется, ещё ползают по мне, кажется, убивают меня.

– Ася! Здесь никого нет! Никого нет! Только я. Только ты. Только мы… Вдвоём.

Я продолжаю дрожать, извиваться, несмотря на болезненное давление на плечи, после которого точно останутся синяки.

Я умудряюсь всплеснуть руками, ударить его по лицу. Но ему хоть бы хны, он лишь дёргает головой, но продолжает смотреть горящим, как факел, взглядом, кажется, он направляет его на меня. Хочет спалить меня до тла. Расплавить как воск, чтобы к его ногам стекала. Слушалась. Подчинялась…

Именно это ощущение накрывает, стоит его поджатым губами меня тронуть.

Прижаться так плотно, словно приклеили.

Я мотаю головой, я не хочу его касаний, но Демьян так крепко держит, так настойчиво язык между зубов толкает.

Теперь всё иначе, теперь насекомые, что причиняли дискомфорт, словно все собираются в одной точке на животе, буквально сдавливая внутренности. Я невольно издаю стон, когда болевой захват становится лаской, пуская по коже приятное покалывание.

Мои руки всё ещё у его лица. Или уже на шее. Гладят влажную от испарины кожу, зарываются в густые волосы. Я уже не думаю, просто причиняю ему боль ногтями от переизбытка чувств. Они плещутся во мне. Топят. Не дают нормально дышать. Нормально мыслить.

Мы валимся в пропасть, целуемся, как безумные. Обмениваемся слюной, играем языками, губами. Господи, это так…. Влажно, грязно, дико. Как животные во время брачного периода, без морали, с одной конкретной целью.

Руки Демьяна уже на моей заднице, уже сжимают крепко, достигая полоски трусов, забираются под неё, заполняя тугую влажность пальцем.

Я выгибаюсь со стоном, чувствую, как нежную кожу холодит пряжка ремня, открываю на мгновение глаза, когда Демьян сползает ниже, когда прикусывает кожу на шее, добирается до груди. И запрокидываю голову и с удивлением смотрю в своё отражение. Тут точно не было зеркала. Раз. Два. Три. Тут не было зеркала… Тут… Где тут… Где я…

Задыхаюсь паникой, смотрю прямо в своё отражение, прямо в экран телевизора, на котором слишком ярко видны мои тёмные, горящие порочным стыдом, глаза.

Как животные. Целовались. Ещё немного и можно было бы наблюдать запланированное совокупление.

Резко, порывисто стаскиваю с себя Демьяна, который тут же валится с кровати.

Встряхивается, смотрит на меня как, на дуру.

— В чём дело?

— Ты специально это сделал? Подкараулил после сна и сразу решил получить заслуженную награду?! Извращенец! Не приближайся ко мне!

— Я помочь хотел, дура! Ты орала, как резанная!

— Себе помоги, руки тебе на что. Подрочи, если невтерпёж куда-нибудь отросток свой засунуть!

— Да пошла ты нахуй! Хоть подыхай, я больше помогать не стану!

— Лучше умереть, чем трахаться у всех на виду.

— Тут никого нет! И ты сама меня обнимала и целовала!

— Я думала, сплю! — малодушничаю, на что он громко фыркает, очевидно не веря моим словам.

— У тебя уже глюки. Иди поешь.

— Сам поешь и ко мне больше не приближайся. И готовить я для тебя больше не буду!

— Будешь, ты же не хочешь, чтобы я тебя трахнул, верно? Или хочешь…

— Да пошёл ты! — возвращаюсь в своё кресло, отворачиваясь, не слушая ворчания, только лишь надеясь, что Демьян не пойдёт на насилие. Он не пойдёт… ОН не станет. Но кашу ему всё равно варю. От запаха у самой сводит желудок. Но помогает напиться воды. Помогло бы и заснуть, но теперь я боюсь, что Демьян легко этим воспользуется.

Спустя пару часов отчаянной боли в желудке и молчания раздаётся стук. Мы оба резко поворачиваем головы… Демьян тут же идёт получать новое послание, а может быть, порцию каши, которой больше не осталось.

Записка… По телу мороз. Я обнимаю себя, наблюдая, как он открывает и вчитывается.

— Что там?

— На, читай, — передаёт он мне и идёт к крану. Открывает, а оттуда лишь пара капель льётся.

Поворачиваю голову к записке и задыхаюсь.

«Без еды можно продержаться довольно долго, Ася, а без воды?»

Я сама бросаюсь к крану, но там пусто.

— Ты сказал, что если бы он хотел убить нас, то уже убил…

— Зачем ему убивать нас так быстро…. Ты разве не поняла, Чебрец? Мы насекомые в банке, и он очень долго будет смотреть, как мы дрыгаем лапками. Без еды. Без воды. Без воздуха. Ну что, ещё поиграешь в недотрогу или начнём представление?

Глава 24. Демьян Одинцов

— Знаешь, у нас в бачке унитаза осталась вода, — это не шутка. Ася действительно идёт туда, вскрывает бачок и черпает оттуда воду. – Смотри, тут на день точно хватит, а там, может, и помощь подоспеет.

Она всё это говорит с такой уверенностью, с таким энтузиазмом, что хочется улыбнуться. Снисходительно. Как ребёнку, который не спит всю ночь и ждёт Деда Мороза.

— Кстати, бумагу тоже можно есть, — говорит она, но к книгам идти пока не торопится. Ставит воду в грязной кастрюле на стойку, черпает ложкой и пьёт. – Смотри, почти суп.

И кто ещё из нас сходит с ума? Но я не трогаю её, может, и правда отец уже на подходе. Уже рядом. Уже ходит по лесу и зовёт меня. То, что мы где-то глубоко в чаще, сомнений нет. И найти нас можно только с камерами ночного видения. Да и то, в том случае если сверху пол не накрыт чем-то тепло отталкивающим, вроде пенки или обыкновенного камыша, которых на наших болотах достаточно. И что тогда? Как долго мы здесь пробудем? Как долго уроду, который наблюдает, будет не скучно смотреть за нашими разговорами?

Ася вырвала из рандомной книги листы. Потом разложила их на столе.

— Хочешь? Я буду делать оригами.

Я сажусь рядом. Я долбанный извращенец, но я смирился с тем, что нам придётся потрахаться и следовать фантазиям маньяка. Если мы, конечно, хотим выжить.

— Ася, — беру лист, ловко делаю журавля. Это всё, что я умею, в отличие от Аси, она уже делает крокодила. – Ты жить хочешь?

— Я хочу жить и не стыдиться потом каждый свой день, не думать о том, что уже завтра все будут видеть мою голую задницу, понял? Так что отвали. Я сыта и довольна. А ты иди, подрочи на камеру, утешь ваши обоюдные фантазии, — кидает в меня кубик из бумаги. Злит. Бесит. Тем, что считает себя умнее и чище, тем, что думает, что не случится ничего.

Стыдно ей. Понятное дело. Но это сейчас, пока мы ещё способны разумно рассуждать. А что будет через день, через неделю? Что будет, если нас не найдут, и скоро мы превратимся в двух животных, готовых сожрать друг друга, только лишь бы насытиться?

Я встаю из-за стола, чтобы нависнуть тенью над своей сокамерницей. Она дёргает руками сильнее, всё быстрее собирая из бумаги фигурки. Жираф. Лягушка. Паук. Бабочка…. Всё быстрее и быстрее, словно нервничает, словно боится. А я впитываю её страх, он буквально обволакивает меня дымом, отравляет кровь ядом. С таким простым названием «Похоть».

Накрываю её плечи, не давая даже дёрнуться. Она напрягается всем телом, хочет встать, но я лишь давлю сильнее.