Выпускной. В плену боли (СИ) - Попова Любовь

Демьян возвращается к кладовке, снова начинает стучать по железному люку. Значит, это такой же подвал. И скорее всего окна тут иллюзия. Оставляю кашу и иду к одному из них. Заварено намертво.

— Это всё-таки подвал, — подтверждает мою догадку Демьян, показывает средний палец потолку, садится за стол. Я просто распределяю кашу по двум тарелкам.

Он ковыряется в каше на воде долго, так долго, что я уже успеваю всё съесть. Наверное, его никогда не морили голодом. Он не знает, что такое находиться в экстремальных условиях, он не знает, что такое выживать. Любимый родительский сынок с полным ощущением самозначимости, которое скоро будет растоптано неизвестными похитителями. Что же от него останется?

— Как это можно есть?

— Можешь не есть, давай мне, — тяну руку, но он резко забирает себе. Вздыхает и в считанные мгновения съедает всё. Всё-таки не без мозгов. — Посуду моешь ты.

— Вот ещё. Что ещё мне сделать?

— В следующий раз я буду готовить только на себя. Можешь ничего не делать.

Он, сжав зубы, моет две тарелки, шумно ставит их на сушку, а я тем временем возвращаюсь в мир Элизабет и прекрасного Дарси.

Уверена, вот он точно не стал бы паниковать. Он бы сказал похитителям что-то такое, что заставило бы их открыть дверь и выпустить нас. Но эти часы с Элизабет он провёл бы с пользой, в беседах о книгах, о важном.

— Что ты читаешь хоть? — садится Демьян прямо на пол у стены, берёт первую попавшуюся книгу, открывает, закрывает. Показываю обложку. – Женская чушь про вечную любовь?

— Да нет, скорее про предубеждения из-за первых впечатлений и собственных домыслов. Вот, например, я всегда думала ты смелый, сильный, отчаянный, и так думают все, а ты обыкновенный трусишка.

Демьян тут же вскакивает, книгу забирает.

— Одинцов! Я сказала трусишка, а не мудак!

— Ну, отбери, что ты?

— Отдай говорю!

— Отбери, ты же смелая и храбрая! Отбери книгу! Струсила?!

Я делаю всего два шага, подхожу вплотную и почти не думая, даю Демьяну пощечину. Он в немом шоке. Я тоже. И пока он переваривает, я забираю книгу и возвращаюсь в своё кресло. Рука горит, но по нервам бьёт адреналин, словно я сделала что-то настоящее, правильное.

— Я бы ещё добавил безрассудная, потому что на удар могут ответить.

— Ну, значит, сегодня мне повезло, — поднимаю взгляд и вижу, как Одинцов идёт ко мне, садится рядом. – И планируешь подраться?

— Планирую послушать, как ты читаешь.

— Кто сказал, что я буду тебе читать?

— Ты меня ударила, между прочим. Твой голос будет моим лекарством.

— Тут главное, чтобы без передозировок.

— Лучше сдохнуть от такой передозировки, чем от страха, что крутит живот. И не спрашивай ничего, читай.

— Да, тщеславие — это в самом деле недостаток. Но гордость... Что ж, тот, кто обладает настоящим умом, может всегда удерживать гордость в должных пределах, — читаю книгу, замечая, как Демьян вместо подушки нашёл моё колено. Становится теплее, спокойнее. Даже под прицелом камеры…

Глава 21. Демьян Одинцов

В какой-то момент мы засыпаем. Под звуки её нежного, хоть и немного хриплого голоса. Он звучит в моей башке даже во сне, в том сне, где я снова дома, где рядом мама, Ленка, папа. Они улыбаются мне, а потом вдруг растекаются, словно красная краска в дождь, становясь лишь размытыми пятнами, по нервам долбит обыкновенный молоток. Да так, что голова начинает раскалываться. Что Ася делает? Решила отбить мясо? Открываю глаза, а она с дьявольской улыбкой действительно отбивает мясо, только почему-то прямо между моих ног, и почему-то чётко по моему превратившемуся в месиво члену. Из горла рвётся крик, а она ещё и улыбается, говорит:

— Кушать подано.

— Отвали от меня! – ору, вскакиваю, хватаясь за член. На месте. Ася сидит в кресле, хлопает глазами.

— Ты чего?

— Ничего. Что это за звук? – всё ещё слышу стук и содрогаюсь, надеясь поскорее забыть дурацкий кошмар. Мама моя верит в сны и интуицию. Она её редко подводила. А что с моей? Она буквально кричит, что нужно нахер выбираться из этого хоррора, иначе реально будет как в фильме. А может, Ася заодно со всеми ними? Бедная несчастная, но такая освоившаяся, словно каждый день тут проводит.

— Я не знаю. Звук? – она трёт глаза. Тоже спала? Или нет? Блядь, не нравится мне эта вся хрень. – Стук? Может, из кладовки?

Поворачиваю голову, и правда – оттуда. Иду на звук. И правда из кладовки.

Смотрю на Асю, она замерла в кресле и не шелохнётся. На меня смотрит внимательно. А если меня там сейчас в этой кладовке и прихлопнут? Просто тем самым молоточком для мяса.

— Сходи ты.

— Куда?

— Посмотри внутрь, что за стук?

— А ты почему не посмотришь?

— А я вчера туда залезал. Давай, а то этот стук скоро мне мозг взорвёт.

Ася хмурится, встаёт, медленно убирая с колен книгу, и идёт ко мне. Боится, видно, как её потряхивает. Ладно, если бы хотели убить, убили бы давно.

— Да стой ты, трусишка. Сам проверю, — говорю уверенно, а у самого пот по спине. – Ложку дай.

— Ложку?

— Быстрее.

Она торопится, несёт. Я хватаю прибор как оружие, прекрасно понимая, что это как полить себя водой в жерле вулкана. Бесполезно.

Открываю дверь резко, слышу позади порывистый вздох. И вдруг наступает тишина. В темноте кладовки опять контейнер. Достаю, открываю, но там только записка.

— Блядь, я думал, еда.

— У нас ещё каша осталась.

— И надолго её хватит? — до сих пор во рту этот чёртов привкус. Достаём контейнер, руки дрожат, пока раскрываю записку из него. Ася тоже читает из-за плеча, не двигается, я и сам замираю, не понимая, что это нахер за шутки.

«Совокупись с грешницей, и я вознагражу тебя»

Ася тут волком на меня смотрит.

— Я не поняла, нам что нужно раздеваться? На камеру? — кивает в сторону экрана, где всё видно, каждое наше движение.

— Боюсь, Чебрец, одним раздеванием не отделаться, — вздыхаю. Полная херь. Я, конечно, хотел трахнуть Асю, но точно не под прицелом каких-то извращенцев. Порноактером я ещё не был, ага. Но если придётся…

— Я не буду! Это отвратительно, грязно, неправильно! — паникует Ася, тут же забивается в своё кресло, словно оно может её спасти.

— Это единственный способ выжить, Ася, — почему-то нападает спокойствие. Если он просто извращенец, если мы просто потрахаемся, то он просто отпустит нас. Это, конечно, утопия, но лучше верить в это, чем в то, что мой член сожрут.

— Я не хочу! Пусть найдет кого- нибудь другого! — верещит Ася, качая головой. – Я не буду, запомни.

— Но тут больше никого нет, — напоминаю, сворачивая записку и в карман складывая. Иду в туалет. — Не захочешь добровольно, я возьму сам.

— И будешь насильником!

— То есть ты предпочтешь сдохнуть от голода, чем пожертвовать своей драгоценной вагиной? Что там у тебя, золотая пыль?

— Да пошёл ты! Тут камеры, как ты не понимаешь, это может смотреть кто угодно! А если это транслируется дальше, если это видят наши родители?

Я закрываюсь в ванной, которая представляет собой кладовку с унитазом. Ася ещё что-то бормочет за дверью, а я улыбаюсь. В конце концов пугать её интереснее, чем бояться самому. Её реакция крайне забавна. Люди и не на такое идут, чтобы выжить в экстремальных условиях, так что, если придется, будет и трахаться, и сосать, и в жопу давать.

Вот закрыли бы со мной Милену, она бы даже не думала, сразу бы и встала в коленно-локтевую.

Захожу в комнату обратно, Ася в своём кресле.

— Ты скоро врастёшь в него.

Она не отвечает, а у меня желудок ноет.

— Слушай, Ась, я уже голоден, может, отсосёшь мне, он сразу стейк подкинет.

— Тебе смешно? Ты считаешь это всё смешным? — вскакивает.

— Сначала это казалось смешным тебе. Или ты думала, на курорт попала? Думала, будешь сидеть книжки почитывать? Здесь камеры! Догадайся теперь, зачем!