Кристин Ханна - Светлячок надежды
Джонни вздыхает.
– Все это уже не важно, – говорит он после долгой паузы. – Кейт тебя любила. И точка. Мы все страдаем. Господи, как нам это пережить? Каждый раз, когда я вижу кровать, ее одежду в шкафу… – Он кашлянул, прочищая горло. – Сегодня мы улетаем на Кауаи.
– Что?
– Нам нужно какое-то время побыть всем вместе. Ты сама говорила. Рейс в два, «Гавайскими авиалиниями».
– Времени на сборы немного, – говорю я. В моем воображении появляется чудесная картина – мы впятером на пляже, исцеляемся вместе. – Превосходно. Солнце и…
– Да. Мне нужно идти.
Он прав. Мы поговорим позже. А теперь мне нужно спешить.
Я отключаю телефон и приступаю к делу. Собрать вещи для путешествия в рай – это быстро, и меньше чем через двадцать минут я уже уложила сумку и приняла душ. Я стягиваю влажные волосы в хвост и начинаю торопливо краситься. Джонни терпеть не может, когда я опаздываю.
В гардеробной я нахожу дизайнерское платье цвета морской волны с белым от Лилли Пулитцер [8], а к нему серебристые босоножки на высоких каблуках и белую соломенную шляпу.
Натягивая платье, я представляю предстоящее путешествие. Именно это мне и нужно – побыть с единственной семьей, которая у меня когда-либо была. Мы будем горевать вместе, делиться воспоминаниями, и душа Кейт будет с нами.
Мы нужны друг другу. Бог свидетель, как они мне нужны!
В одиннадцать двадцать – всего на несколько минут позже – я уже готова и вызываю такси. Кажется, время еще есть. Два часа с лихвой хватит, чтобы доехать до аэропорта.
Я хватаю свою сумку и выскакиваю из квартиры. Внизу перед домом меня уже ждет такси.
– Аэропорт Сиэтл – Такома, – говорю я и ставлю вещи на обочину рядом с багажником.
Удивительно, но в это теплое осеннее утро улицы забиты машинами. Я все время поглядываю на часы.
– Быстрее, – то и дело нетерпеливо тороплю я водителя. В аэропорту мы подъезжаем к терминалу, и я выскакиваю из машины прежде, чем водитель успевает открыть дверь.
– Поторопитесь, – прошу я, ожидая, пока он выгрузит мои вещи, и снова смотрю на часы. Одиннадцать сорок семь. Я опоздала!
Наконец я хватаю сумку и бегу, придерживая рукой шляпу и волоча за собой чемодан. Большая соломенная сумка все время соскальзывает с плеча, царапая голую руку. Терминал заполнен людьми, и я не сразу нахожу их в толпе. Вот они – у стойки «Гавайских авиалиний».
– Я здесь! – кричу я и машу рукой, как участник игрового шоу, который хочет, чтобы его заметили. Бегу к ним. Джонни растерянно смотрит на меня. Я опять что-то напутала?
Тяжело дыша, я останавливаюсь перед ними.
– Что? В чем дело? Я успела – если не перепутала время.
– Ты всегда опаздываешь, – с улыбкой говорит Марджи. – Не в этом дело.
– Я слишком нарядно одета? У меня есть шорты и шлепанцы.
– Талли! – говорит Мара и улыбается. – Слава богу!
Джонни подходит ко мне, и Марджи оставляет нас одних. Их движения синхронизированы, похожи на танец, и это меня обескураживает. Джонни берет меня под руку и отводит в сторону.
– Я не приглашал тебя в это путешествие, Тал. Только мы вчетвером. У меня и в мыслях не было, что ты подумаешь…
Такое чувство, что меня ударили в живот, со всей силы.
– Ты сказал «мы». Я думала, это и ко мне относится. – Больше ничего мне в голову не пришло.
– Ты все понимаешь. – Это было утверждение, а не вопрос.
Наверное, я дура, потому что не понимаю.
Я снова чувствую себя брошенной десятилетней девочкой, которая сидит на пыльной веранде, оставленная матерью, и не может понять, почему о ней так легко забывают.
Близнецы подходят к нам с разных сторон, радостные и взволнованные, предвкушающие путешествие. Их растрепанные каштановые волосы слишком длинные и вьются на кончиках; синие глаза блестят, а на лица вернулись улыбки.
– Ты едешь с нами на Кауаи, Талли? – спрашивает Лукас.
– Мы будем плавать на доске, – говорит Уильям, и я представляю, как активно он будет вести себя в воде.
– Мне нужно на работу, – бормочу я, хотя все знают, что я оставила свое шоу.
– Да, – говорит Мара. – Было бы весело, если бы ты поехала, и поэтому ты, естественно, не едешь.
Я вырываюсь из объятий мальчиков и иду к Маре, которая стоит в сторонке и что-то делает с телефоном.
– Не стоит быть такой строгой с отцом. Ты слишком молода и не знаешь, что такое настоящая любовь, а они ее нашли. Теперь Кейт умерла.
– Ага, и песок нам поможет?
– Мара…
– Можно, я останусь с тобой?
Мне так этого хочется, что начинает подташнивать, и, хотя мой эгоизм ни для кого не секрет – Кейт часто обвиняла меня в нем, – я чувствую опасность. Дело не во мне. Джонни не хочет, и я это вижу.
– Нет, Мара. В другой раз. Ты должна быть с семьей.
– Я думала, ты тоже семья.
Веселье – вот и все, на что я способна. Я молчу.
– Без разницы.
Я смотрю, как они уходят, и чувствую болезненное, обжигающее одиночество. Никто из них не оглядывается.
Марджи подходит ко мне и протягивает руку. Ее мягкая старческая рука прижимается к моей щеке. Я чувствую запах ее любимого цитрусового лосьона для рук, а также легчайший аромат ментоловых сигарет.
– Им это необходимо, – тихо говорит Марджи. Я слышу ее хриплый голос и понимаю, до какой степени она измучена. – Как ты?
Ее дочь умерла, и она волнуется за меня. Я закрываю глаза, молясь, чтобы у меня хватило сил.
Потом я слышу, что она плачет; этот звук – тихий, как шелест листьев, – тонет в шуме аэропорта. Она так долго держалась – ради дочери и всех остальных. Я знаю, что словами тут не поможешь, и поэтому молчу. Просто обнимаю ее и крепко прижимаю к себе. Наконец она вытирает слезы и отстраняется.
– Может, поедешь с нами?
Мне не хочется быть одной, но я просто не в состоянии войти в дом на улице Светлячков. Пока.
– Не могу, – говорю я и вижу, что она понимает.
И каждый идет своей дорогой.
Я хожу по комнатам своей квартиры на последнем этаже высотки. Это место так и не стало мне домом. Здесь никогда никто не жил, кроме меня, и на самом деле квартира больше напоминала гостиничный номер. Почти нет памятных вещей или безделушек. Весь интерьер подбирала мой дизайнер, и ей, по всей видимости, нравилась слоновая кость. Сплошные оттенки белого – мраморные полы, белоснежная мебель, каменные и стеклянные столики.
По-своему тут очень красиво и похоже на дом женщины, у которой есть все. Но мне сорок шесть, и я одинока.
