Маргарет Мадзантини - Никто не выживет в одиночку
Потом первая фотография Нико, темно-лилового после родов.
Где мы зачали Нико? В Тальякоццо, точно. В тот вечер Гаэ напился… они поехали прогуляться по лесу, в холод, с теми бывалыми собирателями трюфелей. И Нико таким и родился, упоительно счастливым и хитрым. Делия прямо влюбилась в их маленького Казанову, соблазнявшего ее каждое утро.
Надо бы разобрать те фотографии. Свадебные, с рисом и лепестками роз, и другие, сделанные позже, на море, в парке. Надо сохранить их для детей, пока они не повзрослеют настолько, чтобы порвать их. Она обязательно покажет их и скажет: «Видите, мы любили друг друга до полного изнеможения, мы хотели вас до полного изнеможения. Вам не в чем винить себя».
Потому что она так думала. Что ее родители не имели никакого права вовлекать ее в свои жизненные неурядицы. Думала, что дети разведенных тоже потом разводятся, что это звенья одной мерзкой цепочки, вот и у нее уже есть такой опыт.
Что хорошего в том, что твоя собственная мать, с красными глазами и на каблуках, уходя и наклонившись поцеловать тебя, говорит: «Очень прошу тебя, будь умницей с папой».
Конечно, не только женщина виновата, — но ведь это ты понимаешь на целую жизнь позже, уже после того, как заболеешь анорексией и выкарабкаешься; после того, как заставишь ее расплатиться за все с лихвой так, что не останется никаких сил отомстить за себя, за свое одиночество. Потому что в тот день (сколько тебе было тогда, пять?) ты впервые подумала, что хочешь исчезнуть. Выброшусь из окна, долечу вниз быстрее ее, так что подниматься она уже будет вместе с моим трупом, который они выбросят как мусор, как мертвую летучую мышь в доме на море, и вернутся, счастливые, без меня, только они вдвоем, как на той фотографии в Испании, где она танцевала, а он стоял в плотно облегающих коротких штанах тореро.
Такие мысли ты не хочешь передавать своим детям.
Боишься, что они запомнят только самый конец, ваши ссоры.
Тебе нужны те фотографии. Чтобы разбросать их по ковру и рыдать, притворяясь, что смеешься: «Помните? Здесь мы в Остуни… папа купил бутерброды…» Чтобы предъявить напечатанным на бумаге, как вы были счастливы.
Поэтому она и пришла сегодня вечером. Чтобы остались светлые воспоминания, которые она должна хранить для Космо и Нико.
«Вы — дети огромной любви».
Она пришла сюда, чтобы сохранить воспоминания живыми. Как старики с камнями из фильма «Шоа». Один — на каждую умершую любовь.
Потому что любовь тоже заслуживает своего храма и памяти.
Гаэ даже не пошевелился. Это тающее мороженое у него под рубашкой кажется ему сейчас чем-то единственно настоящим, что случилось за этот фальшивый вечер, в этом фальшивом ресторанчике. Сцена, которую жизнь, похоже, украла у кинематографа. Ему пришла мысль рассказать это режиссеру-вампиру. Возможно, его вымазанная мороженым шея — прекрасное место, куда можно впиться зубами. Он вытирается салфеткой, как в спортзале вытирает пот. Тем же быстрым грубым движением.
«Может, она меня любит? Может, где-то в подсознании она все еще любит меня? Куда она смотрит?»
Делия смотрит на столик у стены. Тот, за которым сидят старики, хоть они и стараются выглядеть молодо. Довольно вычурная пара. У него прическа не по возрасту: облако волос с голубоватым оттенком. У нее светлые волнистые волосы, нога закинута на ногу под столом, в дорогих босоножках.
Она обернулась, красивая, как Джина Роуленде в «Премьере», со съеденной помадой на похожих губах, в блестящем, что-то вроде китайского национального костюма, платье.
Делия словно оторопела, голова повисла на сцепленных руках. Сидит так с тех пор, как швырнула в него мороженым. Как монашка, уставшая мыть полы и верить в Бога.
Гаэ всегда думал, что она должна была влюбиться в мужчину постарше. И сейчас думает, что так оно и будет, встретит какого-нибудь шестидесятилетнего вдовца, которому не надо заниматься карьерой, с уже взрослыми детьми. Того, у кого найдется на нее время. Какая-нибудь суббота-воскресенье на амальфитанском побережье, здоровое питание «слоуфуд», крутые повороты.
Ее отец родом из Амальфи. Он был совершенно замечательным отоларингологом, но зарабатывал мало, как и его дочь. Худой, как и она, такие же темно-красные пухлые губы, всегда чуть несчастный. Лечил севшие голоса актеров, певцов. Обращался с голосовыми связками так же бережно, как хороший священник с душами. На его похороны собралось много театрального и музыкального люду.
Два старика шутят между собой. Гаэ тоже перевел взгляд на них. Он привык так делать. Смотреть на то, на что смотрит Делия. Чтобы понять, что ей нравится в жизни. Чего ей не хватает.
У отца Делии были впалые щеки, сероватый, как медицинский халат, цвет лица. Он был хорошо сложен, фигура здорового человека, живущего в деревне. Того, кто занимается спортом. Придурок-гольфист, типа того.
Его раздражают нормальные пожилые люди. Он может вынести только некоторых, неординарных стариков: альпинистов, людей такого рода. Лица, сточенные одиночеством, словно скалы.
Старик тоже смотрит на Делию. У Гаэ возникло чувство, будто между ними протянулась нить. Как случается между людьми. От одного стола к другому. А он сейчас похож на мокрую курицу. Обиженный ребенок. Хватает бутылку минеральной воды, мочит салфетку, трет ею рубашку.
Делия просто не знает, куда подевать свои глаза и мысли. Сегодня вечером у нее нет ниши, куда бы она могла спрятаться.
Все эти люди в ресторане портят ей настроение. Слишком много шума из ничего.
Почему в ресторанах всегда так много людей? Сколько ж надо было вбухать денег в целом мире, чтобы все так кипело? Думает об утках, которых для фуа-гра пичкают кормом и днем и ночью. Думает о мире, как о взрывающейся печени. Думает о Калькутте, о «той» реке. О путешествии, которое никогда не осуществится. Думает о матери Терезе как об одетой в белое игуане.
Улыбается.
Здесь много молодых пар.
Фейерверк самых разных пар, которые закончат вечер где-нибудь в другом месте, поедут по дороге, ведущей к морю, на какую-нибудь вечеринку в прибрежные бары. К пальмам в огнях, в темноту, пульсирующую музыкой.
Успевшая загореть женщина проходит мимо нее, листая пальцем экран айфона. Оставляя после себя запах крема от солнца. Идет, скорей всего, нюхнуть кокаина. (Вечер пятницы: хождения в туалет и обратно не прекращаются.)
Делия подумала о креме, защищающем от ультрафиолетовых лучей. Детский, в разноцветном тюбике.
Представила свое тело — манекен в купальнике, коричневый с круглыми деревянными элементами.
Это ее первое лето в статусе разведенной.
