Колин Маккалоу - Поющие в терновнике
Марта уселась на край стола Джастины, вызывающе закинула ногу на ногу перед самым носом Дэна и устремила на него откровенно одобрительный взгляд, что его явно смущало. Господи, до чего хорош мальчик! Непостижимо, откуда у дурнушки Джас взялся такой красавчик брат? Ему, пожалуй, не больше восемнадцати, и это, пожалуй, будет совращение младенца – ну и наплевать!
– Может, зайдете ко мне, выпьете кофе и еще чего-нибудь? – предложила Марта, глядя сверху вниз на Дэна. – Я вам обоим говорю, – нехотя прибавила она.
Джастина решительно покачала головой, в глазах ее вспыхнула некая невысказанная мысль.
– Нет, спасибо, мне некогда. Придется тебе удовольствоваться одним Дэном.
Но и Дэн покачал головой так же решительно, однако не без сожаления, видно, соблазн и правда был велик.
– Спасибо, Марта, но мне некогда. – Он глянул на часы, как на якорь спасения. – Ох, мне надо бежать. Ты скоро, Джас?
– Минут через десять буду готова.
– Я подожду на улице, ладно?
– Трусишка! – усмехнулась Джастина.
Марта проводила его задумчивым взглядом черных глаз.
– Просто великолепен. Только почему он на меня не смотрит?
Джастина криво усмехнулась, наконец-то она сняла грим. Опять вылезли на свет веснушки. Может быть, хоть Лондон поможет от них избавиться, там нет солнца.
– Смотрит, не беспокойся. И он бы не прочь. Да только не станет. Это ж Дэн.
– А почему? Что с ним, собственно, такое? Только не говори мне, что он гомик! Черт, почему, сколько я ни встречаю великолепных мужчин, все оказываются гомиками? Но про Дэна я никогда не думала, по-моему, совсем не похоже.
– Придержи язык, дуреха несчастная! Никакой он не гомик. Попробовал бы он поглядеть на душку Уильяма, на нашего героя-любовничка, я им живо обоим головы оторву.
– Ну хорошо, если он не такой и если не прочь, за чем дело стало? Может, он меня не понял? Или, может, он думает, я для него стара?
– Деточка, не волнуйся, для обыкновенного мужчины ты и в сто лет не будешь стара. Нет, этот дурак на всю жизнь отказался от секса. Он намерен стать священником.
Пухлые губы Марты изумленно приоткрылись, она отбросила свою черную гриву за спину.
– Брось шутки шутить!
– Я правду говорю.
– Так что же, все это пропадет понапрасну?
– Боюсь, что да. Он все отдаст Господу Богу.
– Тогда Господь Бог сам гомик, почище душки Уилли.
– Пожалуй, ты права, – сказала Джастина. – Женщины ему, во всяком случае, не по вкусу. Мы же второй сорт, галерка. Ложи и первые ряды партера – только для мужчин.
– О-о.
Джастина выпуталась из одеяний Электры, натянула легкое ситцевое платьишко; вспомнив, что на улице холод, надела сверху джемпер и снисходительно погладила Марту по голове:
– Не расстраивайся, деточка. С тобой Господь Бог обошелся очень великодушно – не дал мозгов. Поверь, без них куда удобнее. Ты никогда не будешь соперницей сильного пола.
– Ну, не знаю, я совсем не прочь посоперничать с Господом Богом из-за твоего брата.
– Даже не думай. Святую церковь не одолеешь, безнадежная затея. Душку Уилли – и того ты скорее соблазнишь, можешь мне поверить.
Машина, присланная из Ватикана, встретила Дэна в аэропорту и помчала по выцветшим солнечным улицам, полным красивых улыбчивых людей; он так и прилип к окну, вне себя от восторга, вот счастье – увидеть собственными глазами все, что знал лишь по картинкам: колонны Рима, роскошные дворцы и собор Святого Петра во всем великолепии Ренессанса.
И – на сей раз весь в алом с головы до ног – его ждет Ральф Рауль, кардинал де Брикассар. Протянута рука, сверкает перстень; Дэн опустился на колени, поцеловал перстень.
– Встань, Дэн, дай на тебя посмотреть.
Он встал, улыбнулся кардиналу; оба очень высокие, они были одного роста и прямо смотрели друг другу в глаза. Дэну представлялось, этот человек излучает непостижимое величие духа, он больше похож на папу, чем на святого, но вот глаза не как у папы, бесконечно печальные. Сколько же он, должно быть, выстрадал и с каким благородством возвысился над своим страданием, чтобы стать совершеннейшим из пастырей!
А кардинал Ральф смотрел на сына, не подозревая, что это его сын, и воображал, будто юноша мил ему оттого, что это сын милой Мэгги. Вот таким он хотел бы видеть своего родного сына, будь это возможно, – таким высоким, стройным, изящным, поразительно красивым. Никогда и ни у кого он не видел такого изящества в каждом движении. Но несравнимо отраднее, чем красота внешняя, открытая красота души. В этом мальчике чувствуется ангельская сила и что-то ангельски неземное. А сам он – был ли он таким в восемнадцать лет? Кардинал пытался припомнить, вернуться вспять лет на тридцать, к началу своей столь богатой событиями жизни; нет, таким он не был никогда. Быть может, потому, что этот действительно сам избрал свою судьбу? Ведь Ральф де Брикассар не выбирал сам, хотя призвание и чувствовал, в этом он не сомневается и сейчас.
– Садись, Дэн. Начал ли ты изучать итальянский язык, как я тебя просил?
– Я уже говорю свободно, только идиомами не владею, и читаю неплохо. Наверное, я легче научился, потому что это уже мой четвертый иностранный язык. Языки мне даются очень легко. Недели через две – через месяц, думаю, я здесь сумею усвоить и живые разговорные обороты.
– Конечно, усвоишь. Мне тоже языки даются легко.
– Способности к языкам – это вообще удобно, – запинаясь выговорил Дэн. Внушительная фигура в алом облачении его смущала; вдруг показалось неправдоподобным, что этот человек ездил когда-то в Дрохеде на кауром мерине.
Кардинал наклонился к нему, всмотрелся в лицо. «Поручаю его тебе, Ральф, – писала Мэгги. – Теперь ты в ответе за его благополучие, за его счастье. Возвращаю то, что украла. Жизнь от меня этого требует. Только обещай мне две вещи, тогда я буду спокойна, буду знать, что ты действительно заботишься о его благе. Во-первых, прежде чем принять его, удостоверься, что он и в самом деле по-настоящему хочет выбрать такую судьбу. И во-вторых, если он и вправду этого хочет, следи за ним, проверяй, не изменились ли его желания. Если он разочаруется, пускай вернется ко мне. Ведь он прежде всего мой. Ведь я сама отдаю его тебе».
– Дэн, ты уверен, что не ошибся в выборе? – спросил кардинал.
– Вполне уверен.
– Почему?
Странно отрешенный взгляд у мальчика, и смущает в нем что-то очень знакомое, но словно бы из далекого прошлого.
– Потому что полон любви к Господу. И хочу служить ему всю жизнь.
– Понимаешь ли ты, чего потребует от тебя это служение, Дэн?
– Понимаю.
– Понимаешь ли, что никакая иная любовь не должна встать между тобой и Богом? Что ты всецело должен будешь принадлежать ему и от всех иных привязанностей отказаться?
