Марти Леймбах - Умереть молодым
Размышляю над ее словами. Мне и раньше задавали такие вопросы. Как-то раз я устроилась на временную работу в юридическую контору, почти все служащие которой были квакерами. Летом на Харвард-сквер полно проповедников, влезают на пустые ящики и призывают народ под знамена разных богов. Иногда я принималась их поддразнивать, объясняла, что не могу примкнуть к их церкви, потому что создала собственную религию, спрашивала, не хотят ли они стать последователями моей новой религии. А сама так и не примкнула ни к какой религиозной секте, все религии одинаково чужды мне. Очевидно, я ни во что не верю, хотя мне неловко признаваться в этом. В ответ на вопрос Эстел молча пожимаю плечами, не столько потому, что у меня нет ответа, сколько оттого, что ответ не подготовлен. Не могу назвать церкви или секты, с которой разделяла бы взгляды на устройство мира.
– Нет, – отвечаю я, и Эстел принимает мой ответ к сведению.
– А веришь ты в жизнь после смерти? – спрашивает она. Мне не раз приходилось слушать проповеди Эстел о том, что у каждого из нас была предшествующая и будет последующая жизнь. Виктор постоянно просит ее рассказать, кем она была в предшествующих воплощениях. Разговор, по-моему, бессмысленный, и не только потому, что Виктор так серьезно болен. За всеми этими рассуждениями, кажется мне, скрывается слабость, боязнь взглянуть правде в лицо, поэтому их так старательно разукрашивают под религию или философию.
– Не верю я во все это, – решительно заявляю я. В руках у меня чашка чая, жду, когда он остынет.
– Выпей свой чай до последней капли, а потом переверни чашку, – приказывает мне Эстел. – Хочу тебе погадать по чаинкам.
– Собираешься в присутствии умирающего рассказывать о будущем? – спрашивает Виктор, помешивая ложечкой чай в своей чашке.
– Дорогой, – отвечает Эстел, – этой темы мы больше не касаемся.
* * *Когда Эстел говорит, голова у нее слегка трясется, подпрыгивают розовые кудряшки на лбу. Она произносит слова неторопливо, чуть слышно. Так замедленно-неторопливо Эстел может говорить часами. Сосредоточиваю внимание на ее лице: пожелтели зубы нижней челюсти, над верхней губой образуется складка, когда она произносит звук «р» в слове «Хилари». Сделала все, как она просила. Выпила чай до последней капли и перевернула чашку вверх дном на блюдце.
– У Хилари очень добрая душа, – говорит Эстел. – Чаинки не расскажут об этом, но я знаю, что это правда. Виктор, ты нашел в ней преданного друга. Предопределено, что она будет рядом с тобой при твоем переходе в иной мир. Возможно, ты встречался с ней раньше, в одном из ее предыдущих воплощений. А теперь дай мне чашку, дорогая, и мы прочитаем, что говорят чаинки.
– Не знаю, зачем мне это: не верю в предсказания будущего и в судьбу, а порой не верю и в то, что будущее вообще существует.
– Это я виноват: рядом со мной и ты перестала верить в будущее, – вставляет реплику Виктор.
– Когда я была ребенком, по телевизору передавали Олимпийские игры. Мама объяснила мне, что они проводятся раз в четыре года, и я не могла поверить, что надо прожить еще четыре года, чтобы увидеть следующие игры.
– Может, в предшествующей жизни ты умерла в детском возрасте, – объясняет Эстел.
– Моя бедная крошка Хилари, – сочувствует мне Виктор.
– Ты сейчас в растерянности, – говорит Эстел, изучая содержимое моей чашки. – Ты находишься на перепутье, – здесь это ясно видно. А теперь взгляни: вот голова лошади. Лошади – к добру, дорогая. Видишь эту голову? Виктор, а ты видишь лошадиную голову? – Эстел подталкивает чашку к Виктору.
– Нет. Какая лошадь? Не вижу никакой лошади. По-моему, это просто гуща от чая.
На лице Эстел недоверие.
– Дорогой, но ведь все видно, как на ладони. Видишь, вот два ушка. А рядом кролик. Кролик – к удаче. Так вот: эта лошадь выходит из конюшни, – вот почему видна только ее голова. Ты выбираешься из чего-то, из какой-то ситуации, Хилари, дорогая, начинается новый виток твоей жизни, и ты будешь счастлива. Ты, случайно, не познакомилась с мужчиной? – допытывается Эстел. – С красивым мужчиной?
– Нет, – решительно отвечаю я.
– Точно? – спрашивает Эстел, вопросительно подняв брови.
Смотрю на Виктора, который раздраженно, с недовольным видом, барабанит ложечкой по кофейному столику.
– Точно, – подтверждаю я.
Немыслимо, чтобы Эстел разузнала о Гордоне. Да, собственно, и знать нечего. Ничего не случилось. Может быть, зародыш романа, но ничего материального в отношениях. Не было ни первого поцелуя, ни любовных признаний; только неподвластные разуму, запретные мысли, игра воображения. Кроме этого, нет никаких улик, нет оснований признаваться в том, о чем догадываются чаинки.
– Ну, во всяком случае, тебя ожидает блестящее будущее, – заявляет Эстел.
У меня такое ощущение, будто в желудок мне засунули фен. Смотрю на Виктора: похоже, его это задевает. Пытаюсь подыскать подходящие слова, снять напряжение. Но он мгновенно замыкается в себе. Обращается к Эстел:
– Как жаль, что такой человек, как ты, Эстел, так живо интересующийся всем, растрачивает свою энергию на изучение чайной гущи. Это огорчительно. Никому не дано знать будущее.
– Так ведь ты, Виктор, все время предсказываешь свое, верно? – возражает Эстел.
Виктор жадно затягивается сигаретой.
– Смерть не нуждается в предсказаниях. В смерти уверены все.
– Что ж, тогда все в порядке, – громогласно объявляет Эстел с видом председателя правления, с успехом проведшего важное совещание. Пришли к единому мнению. Ну, мне пора. Хилари, проводи меня по лестнице, если хочешь. Виктор, дорогой, ложись в постель. Завтра днем приезжайте ко мне, оба, на чай. Не опаздывайте: чай подадут в половине четвертого.
– Опять чаинки? – спрашивает с ужасом Виктор. – Я ими сыт по горло.
– Нет, – отвечает Эстел, подавляя смех, – с этим покончили.
Опираясь на мою руку, с трудом поднимается с кушетки. Медленно веду ее к двери, мне слышно, как хрустят у нее суставы, когда начинаем спускаться по лестнице, с усилием преодолевая ступеньку за ступенькой. Второй пролет дается уже легче. На мгновение представляю себе Эстел молодой, Эстел такого же возраста, как я или Виктор. Выйдя из подъезда, усаживаю ее в машину. Она включает зажигание, и машина трогается, постепенно набирая скорость. Дожидаюсь, пока машина не исчезнет из вида, а потом устало тащусь наверх.
Виктор в своих боксерских шортах чистит зубы в ванной. Подхожу к нему, беру свою щетку. Он отворачивается. Прикасаюсь к его обнаженному плечу, но он упорно не желает смотреть на меня. Уставился в стену и ожесточенно трет щеткой зубы. Спрашиваю его, в чем дело, а он, вместо ответа, сплевывает в раковину. Обращаюсь к нему:
