Татьяна Туринская - На восходе луны
Андрей поднял с дивана телефон, пристроил его на зарядное устройство и со спокойной совестью лег спать.
Глава 8
Марина не плакала. Вернее, в тот момент, когда она поняла, что все закончено, слезы сами собою потекли из глаз, и она едва сумела сдержаться, чтобы не всхлипнуть в трубку. Потом же, пожелав Андрею спокойной ночи и подозрительно хладнокровно положив трубку на рычаг, Марина поймала себя на мысли, что не может плакать. Где-то в груди, там, где, должно быть, находится душа, сильно-сильно защемило, так сильно, что стало трудно дышать. Обида душила, боль рвалась наружу, и почему-то так непреодолимо хотелось закричать, но даже застонать Марина не смогла — не получилось, мешал какой-то ком в горле. Она не знала раньше такой боли. Да и немудрено, раньше-то она не любила, раньше ее не бросали. А теперь — бросили. Андрей ничего не сказал об этом, но Маринка поняла — он ее бросил, все кончено. И наряду с обидой была благодарна ему за то, что не стал лгать, что не обещал звонить. Так лучше, так честнее.
Марина сняла шикарный пеньюар. Взяла его за плечики, вытянула перед собой, посмотрела внимательно: и правда, проститутский какой-то. Права была мама. И в отношении пеньюара, и в отношении мужчин. Все верно, им всем нужно одно. А она-то, она… Повелась, как последняя дурочка! В любви не уставала признаваться. Сладкая идиотка, дура наивная. На что рассчитывала, спрашивается? Что Андрюша и есть ее единственная в жизни любовь? Та, которая до гроба? Смешно, да и только. О какой любви она вообще могла думать, если с самой первой встречи речь шла только об одном сплошном интиме? Он, ненасытный кобель, кажется, и думать ни о чем другом не может. А она? Ладно, Андрей — парень, что с него взять? У них, у парней, всегда одно на уме — только бы девку в постель затащить, больше их ничего не интересует. Да и как иначе, если у них мозг между ног болтается, не прикрытый черепной коробкой. Но она-то, она, ведь тоже хороша. Она сама-то о чем думала?! Сама ведь даже ни разу не подумала о том, что негоже им все время проводить в постели. Что кроме интимных отношений их должно бы связывать еще что-то. Нет же, решила — вот она, любовь! Сама, как тот кобель, думала только о телесных радостях. Считала, больше беспокоиться незачем, Андрюшечка уже у нее в кармане, и отныне так будет всегда. Дура набитая! Боже, какая же она дура!!! Как же она сразу не поняла, что он не забыл ее только из-за того, что она ответила ему абсолютной холодностью? А лишь вновь стала доступной — он тут же и развернулся на сто восемьдесят градусов.
Обидно было до чертиков. Хотелось плакать, кричать, даже нет, не кричать — орать во всю глотку, как раненый зверь, выплеснуть с диким ревом всю боль и обиду. Ан нет, ничего не получалось. Маринка только хватала ртом воздух, а глотнуть, казалось, не могла. Как будто получила весьма ощутимый, подлый, вероломный удар под дых. Бросил, он ее бросил. Больше никогда Марина не увидит на пороге его силуэт со склоненной головой, своеобразная явка с повинной. Он каждое утро заявлялся на порог именно со склоненной головой и здоровался всегда одинаково: 'Ну и здравствуйте', или 'Ну и доброе утро'. Непременно всегда вставлял это глупое 'Ну и…'. И как замечательно у него это получалось! Как легко и непринужденно он себя всегда держал. И эта его чертовщинка во взгляде, непременная лукавинка. Как Марина ее обожала…
А ведь, положа руку на сердце, именно по этой лукавинке она все-таки догадывалась, что когда-нибудь он ее бросит. Догадывалась, да сама себе боялась признаться. Но в подсознании была уверена — как пить дать бросит. Слишком уж хорош он был, слишком хорош. Маринка-то кто? Так, козявка, малявка, ученица средней школы номер сто восемьдесят семь. Да и внешне не абы какая красавица. И — Андрюшенька Потураев. Студент-выпускник, взрослый самостоятельный человек, умница. Да все это такие мелочи! Не за то ведь она его полюбила, что он взрослый. Если уж на то пошло, то не такой уж взрослый, не такой уж самостоятельный. Может, не такой уж и умница, даже наверняка. А вот есть в нем что-то такое, что… просто с ума сойти, застрелиться на месте. Не сказать, что несравненно красив. Но до чего, подлец, обаятелен! Вот только глянет — и все, девки наверняка штабелями к ногам валятся…
Марина уже и не вспоминала, что первым ее впечатлением от Андрея была как раз неприязнь. Забыла и о том, что презирала и ненавидела его, когда тот мерзавец нагло воспользовался Маринкиной наивностью и беспомощностью, вероломно изнасиловал, невзирая на ее протесты. Теперь ей казалось, что влюбилась в Андрюшечку с самого что ни на есть первого взгляда, еще там, у выхода из кинотеатра 'Космос', когда тот случайно — или нарочно? — ткнул Лариску в спину зонтом.
Ой, Лариска… Это же, если узнает Лариска, узнает и вся округа, что кавалер бросил Маринку, словно разовый талон на поездку в маршрутке. А та непременно расскажет, с нее станется. Лариска никогда не умела хранить секреты. Даже свои выбалтывала едва знакомым людям, что уж говорить о чужих… Маринкино горе ей тем милее станет, что последнее время она по Маринкиной милости лишилась такого удобного крова над головой для встреч с Клименторовичем. Ведь именно Марина настояла на том, чтобы при их с Андреем встречах не было никого посторонних, даже Лариски с Вовкой. Интима ей, видите ли, хотелось…
Под вечер прибежала зареванная Лариска.
— Маринка, погибаю! Вовчик, гад, что-то нехорошее задумал! По-моему, это все — финита ля комедия.
Марине и без подруги было тошно, жить не хотелось, так нет же, принес черт на ночь глядя.
— При чем тут 'финита' и что 'задумал'? Что нехорошего может задумать твой Вовчик, если уже все возможное давным-давно перепробовано, и наверняка не по одному разу…
Старалась отвечать максимально спокойно, дабы скрыть истинное свое моральное состояние, однако фальшь в буквальном смысле резала слух, и Марина уже сжалась в предвкушении Ларискиных вопросов. Однако та, на удивление, вроде и не заметила ничего, продолжала все о своем любимом Вовчике:
— Что перепробовано? Дура, я тебе о личной катастрофе, а ты мне опять морали читать вздумала? Моралистка, блин, девственница! Ты на себя посмотри!
Марина покрутила головой, словно пытаясь избавиться от наваждения, прервала Ларискины нервные вскрики:
— Стоп, подруга, подожди, я, кажется, не врубилась. Ты о чем? Какая катастрофа? Что случилось?
— Ну я ж тебе объясняю — у меня личная катастрофа, вернее, катастрофа в личной жизни, понимаешь? А ты морализаторствуешь! Подруга, елки!
— Ларка, тормози, не гони лошадей. Давай по порядку. Что случилось?
Гостья закатила глазоньки:
