Татьяна Туринская - Сволочь ты, Дронов!
— Алле ап! — и Кузнецов лихо зашвырнул блузку на стулья первого ряда. Буквально через мгновение там же оказался Алькин бюстгальтер.
Витька чуть склонился, ухватив губами ее сосок, больно прикусил его. Алька поморщилась. Почему-то было не только больно, но и жутко противно. Вот Дронов, помнится, только прикоснулся к ее груди, и все, и Алька уже пропала, а тут… Даже не возбуждает ни капельки. Впрочем, она, наверное, просто не подготовилась морально. Вот сейчас, вот еще минуточку, и она что-то почувствует…
Почувствовала. Когда Витькина потная рука скользнула под юбку, намереваясь пробраться под плотную резинку трусиков, Алька почувствовала жуткий прилив тошноты.
— Подожди, — попыталась она отодвинуться от Кузнецова. — Не спеши.
Надеялась, что если Витька даст ей еще немножко времени, у нее все получится, она сумеет отомстить Дронову. Даже еще и удовольствие от этого получит. Пусть не от самого Кузнецова, так хоть от мести.
Однако Витька не был намерен отступать:
— Ну же, детка, урок скоро кончится. Ну давай. На нас же вся школа смотрит, ты должна постараться…
Альку чуть не вывернуло наизнанку. Боже, и как она раньше позволяла ему такие гадости? Он же такой противный, фу! Дронов, конечно, сволочь и заслуживает страшной мести, но уж лучше Алька отомстит ему как-нибудь потом, когда на горизонте появится другой кандидат. А может, он еще одумается? Может, когда-нибудь ему самому надоест эта дурацкая игра в школу, и тогда?..
В любом случае, не стоит размениваться на разных кузнецовых. Месть местью, но не за счет же самоуважения!..
И пришлось Альке смириться. Правда, уроков им уже не задавали — ну какие уроки, когда выставлены не только четвертные, но и годовые оценки? Но Алька упорно писала в дневник несуществующие домашние задания, опасаясь, как бы Дронов не ушел раньше времени на каникулы.
Пришло тридцатое мая. И теперь самый бестолковый человек должен был бы понять, что уроков больше не будет. Поймет ли это Дронов? Поймет, поймет, утешала себя Алька. Ну ведь не станет же он терпеть целых три месяца, чтобы снова увидеть ее, прикрываясь все той же опротивевшей игрой в школу?!
Однако Дронов то ли забыл, что учебный год заканчивается 31 мая, то ли ему и в самом деле уже ничего не было нужно от Альки, однако, привычно проверив уроки, он столь же привычно встал и направился к двери. И ни словечка, ни полсловечка!
Алька готова была разорвать его на куски от злости. Готова была плакать от обиды, выть в голос от тоски и разочарования. Неужели всё?! И она целый месяц напрасно зубрила уроки?!!
Дронов уже взялся за дверную ручку.
— Послезавтра каникулы, — осмелилась намекнуть Алька.
Дронов застыл на мгновение. Ответил, не оглядываясь:
— Что ж, значит, три месяца ты свободна.
И всё? Вот так просто — свободна, и всё?!
Однако же он почему-то не ушел, даже замок так и не открыл, хотя по-прежнему не убирал от него руку. Но и к Альке не поворачивался, словно бы не решаясь взглянуть в ее глаза, увидеть в них бесконечное разочарование. Стоял, словно ожидая чего-то, и сам не зная, чего именно…
Алька не выдержала первой. Прижалась к нему, словно в последнем порыве. Обхватила его сзади, уткнулась носом между лопаток, и вдыхала одуряющий горьковато-цитрусовый аромат. Дронов же словно и не заметил этого. По крайней мере, никак не отреагировал. Стоял чурбан чурбаном.
И это отрезвило Альку. Его реакция, вернее, полное отсутствие таковой, звонкой пощечиной отдалось в ее душе. Алька отшатнулась, отвернулась от него и пошла в комнату. Медленно-медленно, словно каждый шаг давался ей несусветно тяжело и болезненно. Все ждала — сейчас щелкнет замок, и ее ожидания, ее мечты, ее наивные надежды окажутся похороненными заживо…
Но замок молчал. Тишина давила, оглушала. Впрочем, тишины как таковой не было, просто Алька не улавливала никаких звуков, полностью сосредоточенная на своей беде, на ожидании похоронного щелчка замка. А потому и не услышала шагов за своей спиной. И объятия Дронова вновь оказались для нее такими же неожиданными, как и в первый раз.
Вот только теперь Дронов довольствовался легкими объятиями. И руки оставил, не наглея, поверх майки, в аккурат на талии. Прошептал жарко прямо в ухо, вызвав у Альки крупную дрожь по всему телу:
— Ты ведь еще маленькая… Ты уверена?..
Алька не ответила. Откинула голову назад и чуть-чуть набок, прижимаясь к Дронову, подставляя шею под поцелуй, красноречиво вытянула майку из под его рук, словно бы нечаянно оставив одну из них при этом не на талии, а несколько ниже. Так, что половина его ладони лежала теперь на талии, а вторая — поверх трусиков. Положение же второй руки Дронов исправил сам — 'согласно штатному расписанию'. И Алькина грудь опять словно бы сама впрыгнула в его ладонь. Теперь все было почти как тогда. Вот еще бы…
Дронов сам вспомнил, где согласно тому же 'штатному расписанию' должен быть 'разведчик'. Вот только не стал спешить, как в первый раз. Мучил Альку, пробираясь к заветной цели бесконечно долго, буквально по миллиметру. И, едва 'вражеский лазутчик' нарушил границу, из Алькиной груди вырвался все тот же не то вздох, не то стон. И тело, как и в первый раз, приглашающе выгнулось навстречу.
— А мать?.. — хрипло спросил Дронов.
— Не бойся, — еще теснее прижимаясь к нему, так же хрипло ответила Алька. — Она теперь каждый вечер предупреждает о своем появлении условным звонком. Думает, что мы каждый день делаем это…
— Тогда не будем ее разочаровывать.
'Разведчик' покинул гостеприимное логово условного противника. Алька разочарованно ахнула. Но она зря волновалась — Дронов, по-прежнему прижимая драгоценную ношу к себе, приподнял Альку и отнес на диван. И тогда 'лазутчик' вернулся на положенное место. И даже не один — прихватил с собою соратника. Но к великому Алькиному сожалению, снова ненадолго. Чтобы скоро уступить место 'основным силам противника'…
Если бы Алька могла о чем-то думать, она бы расхохоталась. А может, расплевалась бы. Потому что Витька Кузнецов, оказывается, сущее дитя, притом дитя неумелое. И сам он… Но в те мгновения Алька ни о чем не могла думать. Даже радости не было. А то, что она чувствовала, при всем своем желании не смогла бы описать словами. Потому что сочинять стихи никогда не умела, а описать свой восторг прозой — значит, унизить, бесконечно умалить его. Одно знала в то мгновение, впрочем, знала даже не задумываясь, не размышляя, просто на уровне подсознания: что бы ни произошло с ней в дальнейшем, что бы ни произошло с Дроновым, что бы ни произошло между ними — она никогда в жизни ни о чем не пожалеет.
