Вари Макфарлейн - Любовь как сон
– Джеймса Фрейзера?! И что он сказал?
– Ничего. Он тоже не узнал меня. По-прежнему страшно дерет нос. Мне хотелось сказать ему: «Знаешь, в шестнадцать лет ты был героем. А теперь ты никто».
Анна сама удивилась, с какой яростью прозвучали эти слова.
– Отлично сказано. Ну а как он внешне?
– Зависит от того, нравятся ли тебе кардиганы и мерзкий характер.
– Неужели он потолстел и полысел? Не верю! – сказала Эгги, положила руку на бедро и повернулась – с некоторым усилием.
Анна улыбнулась.
– Он все такой же мерзкий и высокомерный, но по-прежнему смазлив. Наверное, это максимум, что можно о нем сказать.
– Мне нужен депозит, – заявила торжествующая Сью, появляясь с Джуди на буксире. Эгги попросила подать ей сумочку.
Они ушли, согретые любовью хозяйки бутика, и Анне по-прежнему было неловко от мотовства сестры.
Наспех распрощавшись с мамой на улице под дождем – Джуди торопилась, чтобы успеть на автобус в Баркинг, – Анна попыталась вразумить Эгги:
– Можно нанять портниху и сшить точно такое же платье намного дешевле.
– Марианна так и поступила, и, поверь, «точно такое же» не получилось. В результате только и будешь думать про платье, которое не купила.
– Если ты думаешь только про платье, у тебя с головой неладно.
Эгги пропустила слова сестры мимо ушей.
– Теперь надо выбрать платье тебе, Анна. Мы это отпразднуем и где-нибудь пообедаем.
– Хорошо, только обещай, что обойдется без глупостей.
– Ты будешь выглядеть лучше, чем когда-либо!
– Не очень высокая планка.
Эгги, казалось, хотела что-то сказать и колебалась. Такое бывало редко.
– Я не знала, что они задумали, правда. Тогда, на выпускном. Я просила их перестать.
– Боже мой, да я знаю. Не переживай.
Анна ощутила знакомую смесь боли и стыда. Сколько бы раз она ни повторяла, что не сердится, сестра словно не могла простить себе, что сидела в зале. Глаза у Эгги наполнились слезами. Анна погладила ее по плечу. Успокаивая сестру, она утешала и саму себя.
– А когда мистер Тауэрс заставил нас наводить порядок, я из принципа не съела ни одной конфеты! – добавила Эгги, и слезы потекли ручьем.
14
За час до приезда Евы Джеймс принял душ и надел спортивный костюм. Он хотел показать бывшей жене, что активен, полон сил и отнюдь не погружен в депрессию и тоску. Как бы ему ни хотелось завалить квартиру коробками из-под пиццы и расхаживать с синяками под глазами и с запахом перегара, Джеймс боялся, что Ева расценит это как признак поражения. Он рассудил, что вернет любимую женщину, только если докажет, что она поступила глупо, бросив его. Ева ни за что не полюбила бы неудачника.
Впрочем, притворяться все равно было унизительно, и Джеймс, с излишней энергией затягивая шнурки на кроссовках, старался не очень об этом задумываться.
Прошло два месяца с тех пор, как Ева бросила бомбу, то есть сообщила, что уходит. Меньше года после свадьбы. Никаких признаков недовольства Джеймс раньше не замечал, разве что Ева выглядела слегка рассеянной. Как будто, едва они закончили обустраивать дом, у нее закончились дела, которыми она могла себя занять.
И вот теперь он сидел в заложенном и перезаложенном доме, свежепокрашенном, с новыми обоями, в котором они некогда собирались создать семью. Дом превратился в жернов на шее.
Ева в очередной раз хотела заехать за вещами. Она расхаживала по комнатам и копалась в шкафах, словно ничего не изменилось. Как будто совсем недавно, субботним утром, это не она усадила мужа, вскрыла ему грудную клетку, извлекла трепещущее сердце и превратила в кашу.
К слову о жернове на шее и прочих дорогостоящих обязанностях, которые достались Джеймсу. Лютер был голубым персидским котом, фантастически породистым и похожим на мягкую игрушку. Комок пепельного меха, зловеще яркие желтые глазки, похожие на стекляшки, неизменно мрачное выражение на морде – с точки зрения Джеймса, взгляд убийцы. Ева очень серьезно отнеслась к словам заводчика, сказавшего, что Лютера небезопасно выпускать из дому, поэтому кот тоже сделался пленником.
Его назвали в честь первого танца Джеймса и Евы – под песню Лютера Вандросса «Не бывает слишком много». Ирония судьбы. Одного года, например, оказалось слишком много. Поскольку Лютера купили исключительно по настоянию Евы, Джеймс с огромным удивлением и не без досады узнал, что, оказывается, она вознамерилась оставить кота ему. «Он привык к дому, а у Сары для него не найдется места. С моей стороны было бы очень жестоко забрать Лютера».
Впрочем, если Ева бросила мужа, бросить кота ей тем более ничего не стоило.
В дверь позвонили. Джеймс попытался встретить жену без искренней ненависти на лице, но и без натянутой улыбки.
Он не понимал, почему Ева по-прежнему производила на него такой эффект. Прошло три года, как они познакомились, но до сих пор всякий раз, видя ее, он поражался, как она прекрасна. Как будто красоту Евы нужно было увидеть в полном объеме, чтобы поверить, не только воспринять умом пропорции и симметрию, но и ощутить физически. Лицо в форме сердечка, сочные губы, которые поначалу показались Джеймсу слишком крупными, но вскоре он понял, что это самый прекрасный рот на свете… чуть раскосые глаза, ямочки на щеках, волосы – ослепительно светлые от природы…
Если Ева чего-нибудь хотела и включала обаяние, то позволяла волосам упасть на лицо, зажимала прядку между пальцами и осторожно отводила ее за ухо, в то же время неотрывно следя за жертвой. На ранней стадии Джеймсу казалось, что Ева понятия не имеет, насколько она соблазнительна. Но однажды в отпуске, в Париже, они неосторожно поужинали в ресторане на огромную сумму. Цены и так были заоблачные, и вдобавок они еще перестарались с картой вин. Джеймс чуть в обморок не упал, когда увидел окончательную сумму.
– Я сама объясню, – сказала Ева, позвала старшего официанта и заговорила на ломаном французском, хотя вообще-то изъяснялась неплохо, с невинно-кокетливым видом. Джеймс благоговейно наблюдал за манипуляциями своей подруги.
Официант, надутый парижанин, впал в настоящий транс и без всякой видимой причины, только потому, что его об этом попросили, согласился наполовину сбавить цену за бутылку «Шато какого-то там».
Не будь Ева преподавателем живописи, ей ничего не стоило бы найти работу в качестве рекламной модели или специалиста по переговорам с террористами.
И теперь, стоя на пороге, она, свежая, как маргаритка, и легкая, как нимфа, выглядела не старше двадцати пяти в своем сером пальто с капюшоном и узеньких синих джинсах. Как бы Джеймс ни злился, ему вдруг страстно захотелось, чтобы она сказала: «Что это было? Да я с ума сошла!» – и упала к мужу в объятия.
