Татьяна Воронцова - Тени утренней росы
— Нейл, — спросила я еле слышно, — ты что-нибудь знаешь об Инанне?
— Конечно. Вечером позвоню тебе и расскажу.
Цикл следует дальше: мифология фокусируется в точке роста. Великая фигура момента существует только для того, чтобы быть разбитой, разрубленной на куски, которые уже не собрать.
6
— ...и вот она облачилась в королевские одежды, она была готова войти в страну, из которой нет возврата, в мир смерти и тьмы, где правит ее сестра и ее лютый враг, богиня Эрешкигаль. Опасаясь, что сестра может убить ее или сделать пленницей преисподней, Инанна велела своему посланнику Ниншубуру ждать три дня, после чего отправляться к остальным богам и просить их о помощи. Спустившись в нижний мир, она приблизилась к замку, у ворот которого ее встретил привратник и спросил, кто она и зачем пришла. «Я царица небес — места, где восходит солнце». — «Если ты царица небес, то скажи на милость, зачем пришла ты в страну, из которой нет возврата? Как сердце твое привело тебя на дорогу, с которой путник не может свернуть?» Инанна ответила, что пришла поприсутствовать на церемонии похорон мужа своей сестры, господина Гугаланны, и привратник по имени Нети попросил ее подождать, пока он доложит об этом Эрешкигаль. Ему было велено отворить перед царицей небес семь врат, но придерживаться установленного обычая и перед каждыми вратами снимать с нее часть одежд. Итак, перед первыми вратами была снята шугурра, «корона равнины», с ее головы. Перед вторыми вратами был взят у нее жезл из лазурита. Перед третьими вратами с шеи было снято ожерелье из лазурита. Перед четвертыми вратами с груди были сняты сверкающие каменья. Перед пятыми вратами с руки было снято золотое кольцо. Перед шестыми вратами с груди был снят королевский нагрудник. Перед седьмыми вратами все одежды пресветлой госпожи были сняты с ее тела. Обнаженную, ее подвели к трону Эрешкигаль.
Герой, будь то бог или богиня, мужчина или женщина, персонаж: мифа или человек, наблюдающий за собой во сне, обнаруживает и ассимилирует свое противоположное, либо проглатывая его, либо будучи проглочен им. Один за другим барьеры сопротивления рушатся. Он должен отречься от своего достоинства, добродетели, красоты и жизни и подчиниться абсолютно невыносимому. Тогда-то он и обнаруживает, что он и его противоположность не разнородны, а плоть едина.
Сама не знаю, что именно в облике или характере этого парня пробудило мою годами пребывавшую в состоянии летаргии врожденную кровожадность. Глядя на его гибкое худощавое тело, простертое на пляжном полотенце или прямо за земле где-нибудь в горах, я часто предавалась фантазиям, которые служили ширмой для моих тайных предосудительных желаний: о греческих юношах, растерзанных вакханками; о царских сыновьях, похищенных и проданных в рабство; о пленных воинах-чужеземцах, чья кровь веками проливалась на алтарь Великой Богини, Матери всего сущего.
Насилие. Меня преследовали мысли о насилии. Поглаживая тонкие запястья Нейла (на правом — золотой браслет), я буквально заболевала. В своих мечтах я видела их скованными стальными наручниками, опутанными веревками, стертыми или даже содранными в кровь. Отчаянный гонщик, насмешник, шут — как бы ты повел себя, случись нечто подобное? Сновидение, прыжок во времени, галлюцинация — все, что угодно. Каким бы ты оказался, если бы...
Наличие шрамов, оставшихся на месте порезов, дополнительно подстегивает воображение. Он сделал это. Сделал с досады, со злости. Значит, никаким паническим страхам перед физической болью, перед кровью он не подвержен. В таком случае, почему бы мне... На этом месте я неизменно тормозила и, во избежание недоразумений, поспешно направляла свои мысли в более безопасное русло.
Сегодня он молчалив. Но не оттого, что перегрелся, и не оттого, что ему нечего сказать, — просто опасается брякнуть что-нибудь не то. Я сижу на камне, лениво обозревая окрестности, Нейл растянулся на травке возле моих ног. Дело происходит в тенистой долине, густо заросшей лиственными деревьями и кустарником, в трех километрах от ущелья Коцифи, откуда мы выехали час назад. Здесь не так жарко, как на побережье. Запах душистых трав щекочет ноздри. Я не очень-то разбираюсь в травах, но знаю, где-то поблизости наверняка можно встретить шалфей, тимьян, розмарин и знаменитый критский ориган.
Нарочно стараясь меня раздразнить, Нейл снял рубаху, повесил ее на куст и разлегся передо мной на траве, как сонный ягуар. Застиранные джинсы туго обтягивают бедра, черный кожаный ремень подчеркивает мальчишескую стройность фигуры. Гладкая, загорелая кожа, пахнущая морем, плоские мышцы живота. На рынке рабов ему бы цены не было.
На меня он не смотрит. Лежит на боку, подперев голову согнутой в локте рукой. Один из задних карманов заманчиво оттопыривается, и, бесцеремонно запустив туда руку, я извлекаю складной охотничий нож. Ого! Довольно острый. Я провожу пальцем по лезвию. Откинувшись на спину, Нейл внимательно наблюдает за мной из-под длинных ресниц.
«Можно», — читаю по его губам.
Можно? Что именно?
Минуту я колеблюсь, потом легонько толкаю его в бок. Повинуясь безмолвному приказу, он перекатывается со спины на живот. Что дальше? Сердце мое бешено бьется. Но медлить нельзя (что, если он передумает?), поэтому я проворно переступаю через него левой ногой и с нарочитой небрежностью усаживаюсь на него верхом. Так-то вот, юноша. Сидеть на его мускулистой заднице было приятно.
Он глядит на меня через плечо, и я вижу его улыбку. Коронную улыбочку лгуна, шута и хитреца. Когда она раздвигает его губы, лицо меняется до неузнаваемости. Вот такие типы по ночам совершают налеты на мини-маркеты и бензоколонки, грабят одиноких прохожих и затевают драки на дискотеках.
Стараясь держать себя в руках, я провожу лезвием ножа, для начала плашмя, вдоль его позвоночника. На коже остается тончайшая поверхностная царапина. Но руки-то, руки у него были свободны, и он немедленно напоминает мне об этом, пощекотав внутреннюю сторону моего бедра. Он дразнит меня! Теперь я должна либо отступить, превратив все в невинную шутку, либо... Либо — что?
Отложив нож, я задумчиво поглаживаю его поясницу над поясом джинсов. Нагибаюсь и, подсунув под него обе руки, нащупываю пряжку ремня. Улыбка сползает с его лица, но он по-прежнему не оказывает ни малейшего сопротивления. Даже наоборот: приподнимается, чтобы мне было удобнее расстегнуть ремень и вытащить его из петель.
— Руки назад.
И вновь он подчиняется, только недоуменно поводит плечами, как будто сомневается в серьезности моих намерений.
