Хирург Коновалов (СИ) - Волкова Дарья

Первое чувство – почти радость. Удовлетворение точно. Ну вот, все и разрешилось. Вторую мысль мне додумать не дают.

– Довольна?

Кузнецов это слово выплюнул. Понятно, что он чувствует себя сейчас очень уязвленным. Горе побежденным. Но я должна игнорировать его эмоции. Разговор должен быть только по сути, без эмоций с моей стороны. Еще раз пробегаю взглядом его заявление. Все в порядке.

– Меня все устраивает. Давай обходной лист.

– Меня увольняют сегодняшним днем. Так что обходной задним числом подпишите.

Подпишем, конечно. Это все мелочи. Главное, чтобы его уже сегодня не было здесь. Окончательно. Встаю, сама не понимая, зачем. Не руку же Вячеславу на прощание жать? Но он пока прощаться не намерен.

– Вот уж не думал, что прилетит отсюда. А ведь место было уже почти мое.

Понимаю мгновенно, что меня ждет прощальная речь. Но выслушивать ее не хочу.

– Вячеслав, тебе лучше уйти.

– Я уйду. Мне тут делать нечего, если Буров все через одно место делает. А у меня пи*ды, нет, поэтому мне ничего не светит.

Это обвинение – не в первый раз. И уже не смешно. Обвинять меня в романе с Буровым – это надо быть таким идиотом, как Кузнецов. И вообще, не пошел бы он…

– Уходи.

– А ты, оказывается, умеешь не на один фронт. И с Буровым, и с Коноваловым. Всех заведующих отделениями обслужить намерена? Смотри, найди на мое место парня потолковее. Если у тебя рабочий орган – пи*да, кто-то должен уметь работать головой.

Первая, и как, всегда, идиотская мысль – про канадский флаг. Я прямо чувствую, как лицо вспыхивает, пульсирует. Я сейчас точно красно-белая, в кленовые листья. А вторым приходит желание уе*ать. Еще сильнее, чем Коновалова. Вадим меня бесит. А Кузнецова я в данный момент за всю ту грязь, что он в себе носит и выплескивает наружу, на меня – я его ненавижу. Чувство незамутненное, сильное. И оно мне не нравится. Мне хватает выдержки понять, что этому чувству нельзя давать воли.

Я беру телефон, вызываю абонента.

– Я сам дал ему разовый пропуск, – без приветствия отзывается Офицеров. Он предельно конкретный человек. – Буров сказал, что Кузнецов должен сегодня уладить последние формальности.

– Он уладил, – я не свожу взгляда с Вячеслава. – Вы не могли бы прислать кого-то, чтобы проводить Кузнецова до выхода?

Я не знаю, что слышит Офицеров в моем голосе. Но отвечает он быстро и коротко.

– Сейчас сам приду.

Ну да, все его ребята, скорее всего, на местах, на входах, я не знаю, где. А сам Офицеров здесь, через пару кабинетов от меня. А вот и он.

Мне доставляет удовольствие – наверное, не очень здоровое – то, как бледнеет Вячеслав. Офицеров не говорит ни слова, просто молча и многозначительно держит открытой дверь моего кабинета. А я вдруг решаю задать последний вопрос. Делаю пару шагов к Кузнецову, вижу, как он неожиданно дергается.

– Моего предшественника выжил тоже ты?

Кузнецов молчит. На его лице отчетливо читается смесь презрения, страха и ненависти – пожалуй, той, которая ослепляет и меня.

– Он, – неожиданно отвечает за Вячеслава Офицеров. – Если интересно, потом расскажу, как. – Кивает коротко Кузнецову. – На выход.

Они уходят, я остаюсь одна. И вдруг кончаются силы в ногах, я падаю в кресло. И начинает неконтролируемо дрожать подбородок. Именно сейчас, да. Когда все закончилось. Когда я одержала победу. А я оказалась не готова к тому негативу, к той грязи, которую вывалил на меня Кузнецов. Все совсем не так. Близко не так. Вообще не так. И мысль о том, что какой-то человек, пусть даже это Кузнецов, реально считает, что я на это вот все способна – она жжет, сильно жжет внутри. И подбородок дрожит все сильнее, и предательски набухают слезами глаза. Нет-нет, мне сейчас вот это вот все нельзя, я же на работе, надо завизировать заявление Кузнецова и отнести его в приемную, чтобы подписал Буров. И вообще, дел куча. Но во мне никак не утихает обиженная девочка.

Встаю, смотрю в окно. Моргаю, чтобы слезы вытекли сами, не повредив нюдовый макияж. За спиной открывается дверь. Кто это?! Офицеров пришел отчитаться о выдворении Кузнецова? Женька, может? О, хоть бы это была Женька!

За спиной раздается совсем не Женькин голос.

– Я про ресторан ответ так и не получил.

***

Мне все равно надо было зайти в отдел кадров, заодно и к Ласточке решил зайти, а то она что-то не торопится с ответом. А у нее в кабинете картина маслом. Ласточка стоит у окна спиной ко мне, плечи вздернуты, руки поджаты.

Она плачет, я это понимаю сразу. Я видел много женских слез. Работа такая. Я знаю, как по-разному плачут разные женщины. Ласточка плачет по-партизански, чтобы никто не увидел. А поздно, я уже здесь.

Она чуть поворачивает голову, чтобы видеть, кто зашел. И отворачивается снова. Мой приход ее, судя по реакции, не радует. И к этому я тоже привык.

Подхожу ближе. Вижу, как она опускает плечи, выпрямляет спину.

– Так. Что случилось?

– Ничего.

Терпеть не могу пустые, ни о чем разговоры. Что-то случилось. Зачем врать и говорить, что нет? Кладу ладони ей на плечи.

– Врачу врать нельзя. Еще раз спрашиваю – что случилось?

Молчит. Молчит долго. На мой взгляд – непозволительно долго. Я тяну ее за плечо, разворачивая к себе. Чтобы посмотреть в лицо. Но у меня это не получается.

Ласточка утыкается лицом мне в грудь. И все ее партизанство заканчивается, и она начинает рыдать, как положено.

Давай, проревись. Тебе, судя по всему, надо. Чем громче, тем лучше. Тем быстрее это все закончится. Жаль, дверь я только захлопнул, но не закрыл. Будет некстати, если кто-то зайдет. Но я решаю побыть оптимистом. Моя ладонь аккуратно гладит Ласточку по спине. Так, давай только не очень долго, ладно? У меня там в отделении дел куча, а ты от слез наверняка опухнешь.

***

Я умудряюсь плакать и удивляться. Удивляться тому, как мне удобно и хорошо плакать в объятьях Вадима Коновалова. Словно он для этой роли и был создан. Я вообще не помню, когда вот так плакала в мужских руках. Я и плачу-то редко, а сама себя считаю человеком выдержанным. Ну вот. Сегодня случился тот самый канонический «и на старуху бывает проруха». И рядом со старухой оказался самый нужный ей в этот момент человек.

Слезы кончаются быстро, и успокаиваюсь я тоже быстро. И как-то сразу становится неловко, что Вадим меня обнимает. Я шевелюсь, он тут же разжимает руки. Я делаю шаг назад. Не глядя на него, разворачиваюсь к своему столу, достаю из рюкзака упаковку салфеток. Я сейчас похожа… Лучше не думать, на кого именно. Тушь точно потекла. Какой там флаг красно-бело-черный?

Вадим молчит, давая мне время. Но не очень много. Вопрос следует, как только я со вздохом снова поворачиваюсь к нему.

– Ты скажешь мне, что случилось?

Я делаю усилие и поднимаю на него взгляд. Вадим такой, как обычно. Невозмутимый. Даже не верится, что я только что рыдала в его объятьях. Я медленно качаю головой. Я на самом деле не хочу об этой истории с Кузнецовым рассказывать. Никому. Может быть, подругам, да и то не факт. Вадиму – точно нет.

– Я… справляюсь. Все в порядке. Спасибо, что…

Спасибо, что?.. Я смотрю на темно-зеленую рубашку Вадима, всю в темных пятнах. Может, не только от слез, там и тушь, наверное.

– Извини, что испортила твою рубашку.

– С нее еще и не то отстирывали.

Я цепляюсь за его слова, чтобы побороть неловкость. Что? Кровь? Наверное. Еще что-то… Вадим прерывает мои гадания

– Знаешь, мне кажется, что грузинская кухня будет оптимальна. Ты как относишься к красному вину и шашлыку?

Я отрицательно качаю головой.

– Боюсь, после шашлыка в твоем исполнении я не смогу есть никакой другой.

Он улыбается, и я вдруг зависаю, какая у него красивая улыбка. И как она меняет его лицо.

– Ну, тогда закажем что-нибудь другое, ладно?

И я, как завороженная, киваю.

– Я тогда скину тебе адрес ресторана. Может быть, тебя из дома забрать?

Я отрицательно мотаю головой.