Алексей Алферов - Басмачи
Обзор книги Алексей Алферов - Басмачи
Алексей Алферов
БАСМАЧИ
Служил в Ташкенте техником один парень, звали его Юсуф. Был он парень тихий, простоватый, но служил исправно. В то лето проболел Юсуф два месяца лихорадкой, наконец поправился и пришел к себе на службу.
Там ему обрадовались, людей было мало — кто в армии был, а кто на железнодорожной линии.
— Вот, — говорят, — молодец, что пришел. Нам как раз нужно отправить на постройку плотины, на Сыр-Дарью, вагон материалов и провизии. Ты хоть парень смирный, да свой. А дело нехитрое. Мы тебе и документы дадим, и провожатые уже готовы, на станции сидят. Поедешь? — спрашивают.
— Поеду, — говорит Юсуф. — Дело пустяковое.
Сунули ему в руки пачку разных ордеров, мандатов.
Перекинул Юсуф через плечо карабин, к одному боку прицепил наган, к другому ручную гранату, положил в карман документы.
— Прощайте, — говорит. — Сегодня вечером еду.
И не заходя домой, пошел на станцию.
На станции он долго ходил по рельсам, отыскивая свой вагон. Наконец, нашел его далеко в тупике и заглянул в открытую дверь.
Одна половина вагона была занята какими-то ящиками и мешками с мукой.
С другой стороны были нары и загородка, в которой жались с десяток овец.
В вагоне он увидел пятерых человек в военной форме. Видно, это и были провожатые.
Один из них сидел на полу посреди вагона и хлебал что-то из котелка. Другой, стоя на четвереньках возле загородки, бодался с бараном.
Еще двое, обливаясь слезами, выдавливали друг у друга на носах угри. А пятый лежал на нарах и тренькал на балалайке.
«Э-э, да они свойские ребята», — подумал Юсуф, влезая в вагон. — Здорово, товарищи!
— Здорово, — сказали караульщики, не оставляя своих занятий.
— Это вы и есть провожатые? — спросил Юсуф.
Те молча кивнули головами.
— А давно вы здесь сидите?
— Да вот со вчерашнего дня. Как погрузили вагон, так и сидим. Какого-то уполномоченного ждем.
— Все его, халяву, дожидаемся, — поддакнул хлебавший из котелка.
— Я и есть тот уполномоченный, — сказал Юсуф, спокойно усаживаясь на нары.
Вечером к составу, который формировался тут же, на станции, прицепили вагон Юсуфа, и ночью поезд тронулся. Обычно, до места, куда они ехали, было двое суток езды, но теперь поезд шел вот уж третий день, а проехали только треть пути. Подвигались медленно и подолгу стояли на каждой станции.
Часто у паровоза не хватало топлива, и кондуктора заставляли пассажиров пилить на дрова старые шпалы. А то комендант станции задерживал поезд, потому что впереди басмачи разобрали рельсы.[1]
На четвертый день перестали встречаться населенные места и по обеим сторонам дороги залегла жаркая, сухостойная степь.
Станции стояли редко, далеко одна от другой. За весь день проехали только два пролета и остановились на каком-то полустанке. Стояли долго.
Юсуф с товарищами развели тут же, между рельсами, огонь, вскипятили чай и поужинали. А поезд все не двигался, неизвестно почему.
Наконец, вдоль вагонов прошел проводник с фонарем в руках и сказал, что с паровозом неладно, и верно будут стоять всю ночь.
Стали укладываться спать.
Товарищи, как улеглись, сейчас же и захрапели на разные голоса. А Юсуф лежит между ними на нарах, ворочается, никак уснуть не может. В вагоне жара, вонь от овец, духота такая, что виски ломит.
«Дай, — думает Юсуф, — пойду спать на крышу. Все же там прохладнее».
Встал он, снял с гвоздя шинель, вынул из кармана наган, бумажник с документами, сунул все это на нары в изголовье, захватил шинель под руку и тихонько спрыгнул на землю. Хотел Юсуф влезть на свой вагон, да у него вагон простой, товарный, влезть трудно, да и крыша покатая — скатиться можно. А соседний вагон американский, с лесенкой на крышу. Взобрался Юсуф по этой лесенке, разостлал шинель. Попробовал лечь — удобно. С одной стороны перила, с другой труба какая-то — лежишь, как в люльке.
На крыше прохладно, воздух чистый, и со степи ветерок свежий налетает.
А вверху небо темное, темное — чернее степи. И звезды большие, как кружки овечьего сыра.
Юсуф устроился поудобнее, натянул на подбородок полу шинели и в первый раз за свою поездку крепко уснул.
Проснулся он поздно. Солнце уже высоко стояло над степью и было жарко. Открыл Юсуф глаза — видит, случилось с ним что-то странное. Вчера, когда он влезал на крышу, вагон стоял как раз против станции, а теперь торчит перед ним какой-то сарай. Вчера за его вагоном было еще несколько вагонов, а теперь там пусто, и теплушки его — нет. Огляделся вокруг — видит: стоит вагон один, отцепленный, на запасном пути, и поезда нигде не видно.
«Вот так штука, — подумал Юсуф, почесывая затылок. — Это значит, пока я спал, отцепили мой вагон, а другие угнали. Верно басмачи… И чорт меня дернул лезть на эту крышу. Спал бы спокойно в своем вагоне. Теперь придется выкручиваться».
Слез он на землю, накинул на плечи шинель и пошел на станцию.
Станция была маленькая, крашеная изнутри и снаружи серой масляной краской.
Перед нею платформа деревянная, сажень в десять длиною, дальше — стрелки и семафор, а кругом степь, холмы песчаные и нигде ни одного домика.
Вышел на платформу человек в красной шапке, остановился важно возле колокола, куда-то через рельсы смотрит, руки за спиной держит, ключами поигрывает.
Подошел к нему Юсуф, поздоровался, рассказал про свою беду.
— Как же так, — спрашивает начальник, — вы, лежа на крыше, ничего не слыхали? А ну-ка, — говорит, — предъявите ваши документы.
Полез Юсуф в карман — пусто. И тут только он вспомнил, что оставил бумажник возле товарищей на нарах.
Запахнул он шинель.
— Нет, — говорит, — у меня документов. В вагоне забыл.
Нахмурился начальник:
— Ну, вот видите, как вам верить, если у вас и документов нет. Придется ждать следующего поезда. Как-нибудь туда вас устрою.
— Как же мне ждать, — воскликнул Юсуф, — у меня с собой ни денег, ни провизии!
— Ну, уж это ваше дело, — сказал начальник и, повернувшись, ушел к себе в комнату.
Хотел Юсуф спросить, что случилось с его поездом, да не обернулся начальник, захлопнул дверь и запер на ключ.
Целый день просидел Юсуф на станции.
В степи жарко. Тишина. Все неподвижно.
Земля высохла, потрескалась на солнце, кое-где травка чахлая кустиками, и в ней кузнечики стрекочут. Вокруг ни души. Хочется есть Юсуфу, а особенно пить.
В полдень вышел на платформу старик стрелочник. Шел он с ведерком мазута смазывать семафор.
Попросил у него Юсуф напиться.
Оказалось, вода на станции привозная. Доставляют ее поездом за сто верст. Подвел старик Юсуфа к цистерне. Припал он ртом к крану, пьет, вода теплая, мутная, отдает ржавчиной.
После воды еще больше захотелось есть Юсуфу.
— А что, дедушка, — спросил он, — нет ли тут поблизости селения, где можно хлеба достать?
— Селенья-то, как бы сказать, и нет, — отвечал старик, присаживаясь в тени под цистерной. — А есть аул киргизский, большой, хороший аул.
— Где ж на него дорога? — спросил Юсуф.
— Какая в степи дорога, — усмехнулся стрелочник. — Иди все прямо, на вон тот курган, от кургана возьмешь чуть правее, пройдешь верст пяток, будет пригорок, а с него уж и аул видать. А тебе зачем туда нужно? — спросил он.
— Да вот, — сказал Юсуф, — хочу за хлебом сходить.
— Ой, не ходи, малый, убьют! — сказал старик. — Здесь басмачей полно. Понаехали целыми шайками — никому проходу не дают.
— А как же вы живете? — спросил Юсуф.
— Эх, товарищ, — вздохнул старик. — Житье наше горькое, на станции сидим и то трусимся, а вдруг наедут басмачи.
— А не знаешь ты, — спросил Юсуф, — что с поездом моим случилось?
— Да что с поездом, поезд — ничего, обошлось кое-как, починили помаленьку, только люди перепугались. Ну да теперь он уж далеко ушел — наверстает, — сказал старик и заковылял к семафору.
Еще одну ночь провел Юсуф на станции.
Утром встал, есть хочется до рези в животе.
Сходил узнать про новый поезд — сказали ему, что будет не раньше, как дня через два.
«Ну, — думает, — за два дня тут с голоду пропадешь. Надо сходить в аул — продам шинель, достану хлеба, а к вечеру сюда вернусь, поезда ждать. По-киргизски я хорошо знаю, взять с меня нечего. Если и нарвусь на басмачей, авось, нетронут. Да и после налета на поезд они, верно, смотались подальше».
Расспросил он еще раз про дорогу. Выпил воды, подпоясался потуже. Выломал себе из забора жердочку и пошел степью в сторону аула.
Сначала дорога была рыхлая, песчаная, такая, что нога тонет. И только кое-где торчали из земли, как большие картофелины, розовые гранитные валуны. Потом пошли холмы, балочки, с отвесными, источенными ветром краями, в которых гнездились дикие голуби.
