Юрий Каменецкий - Мелочи жизни
— Потрясающе... — У Регины даже глаза округлились. — Просто как рукой сняло...
— Совсем прошло?
— Как будто и не болело. Ну, Александр Сергеевич, вы, оказывается, не только поэт, вы еще и экстрасенс!..
— Да что вы, Регина Васильна, — засмущался поэт. — Какой я экстрасенс! Так, балуюсь понемножку...
— Ничего себе баловство. Думаете, каждый вот так может за пять секунд головную боль снимать?
— В принципе каждый. Просто не все умеют аккумулировать свою энергию.
— Ой, Александр Сергеевич, я уж не знаю, что там и как нужно аккумулировать, но вы меня просто потрясли. Теперь я понимаю, почему Елена Александровна так за вас держится.
— А я вот, представьте себе, не понимаю совершенно.
— А ведь это, Александр Сергеевич, наверное, не все, что вы умеете?.. — задала довольно двусмысленный вопрос Регина.
— Ну есть, конечно, еще кое-какие вещи... — Поэт двусмысленности не уловил. — Но до Кашпировского мне далеко...
— Кто знает, Александр Сергеевич, кто знает...
— Привет! — раздался вдруг веселый мальчишеский голос.
Регина перевела взгляд на дверь и увидела Сашу.
— Ой, Сашенька, здравствуй. Ну как твое сочинение?
— Догадайтесь!
— Ну поздравляю, поздравляю. Иди скорее, обрадуй Игорь Андреича, а то он так за тебя волновался...
Саша исчез в кабинете Шведова.
— А это, надо понимать, Шведов-младший? — поинтересовался поэт, глядя мальчику вслед.
— Почти...
— То есть? .
— Сын жены.
— А-а, понимаю, понимаю...
В шведовский кабинет Саша вошел осторожно, так, что Шведов, работавший за своим столом, не услышал.
— Победа! — завопил с порога Саша во все горло.
— О Господи, Сашка! — Модельер вздрогнул от испуга. — Ты что, заикой меня хочешь сделать?!
— Победа! — От избытка чувств Саша даже подбросил в воздух портфель.
— Не может быть! Неужели, четыре-четыре?! — не поверил Шведов.
— Берите выше!
— Четыре-пять?
— Еще выше!
— Не верю... — замотал головой модельер.
Саша быстро достал из портфеля и протянул Шведову тетрадь.
Игорь Андреевич быстро раскрыл, нашел нужное место.
— Пять-пять... Ну, старик, с меня причитается...
— Еще как причитается!
— Слушай, давай срочно звонить маме. Она будет просто счастлива.
— А она уже приехала?
— Я уже с ней разговаривал.
— Отлично!
— Правда, она еще с вокзала звонила, но будем надеяться, что уже и до санатория добралась. — Шведов нажал кнопку селектора: — Регина, солнышко, я тебя прошу: набирай Маше, ладно? Нам нужно срочно с ней соединиться... Ну, Александр, — обратился модельер к мальчику, — раз такое дело — буду ходатайствовать перед вашей матушкой о досрочном выезде на место отдыха...
— Ура! — Саша снова подбросил портфель.
— Погоди-погоди, — остудил его пыл Игорь Андреевич, — посмотрим еще, что скажет главный начальник.
— Да там всего каких-то пять дней осталось! Ни контрольных, ничего! Игорь Андреевич, ну пожалуйста, ну уговорите ее! Я ведь заслужил!..
— Обещаю сделать все, что в моих силах.
— Поехали, Игорь Андреевич! — молил Саша. — А то я по дей уже соскучился. Сначала в больнице, потом опять куда-то уехала...
— Вот это ты ей все сам и скажешь. И материнское сердце дрогнет!
— Вы думаете?
— А как же. Ты знаешь, как она тебя любит...
— Да... Но она такая строгая...
— Поэтому и строгая. Запомни, старик, так, как тебя любит мама, тебя не любит больше никто на всем белом свете. И я хочу, чтобы ты об этом помнил всегда.
— Вы думаете, она меня любит... — Саша запнулся, — ...больше чем вас?..
Игорь Андреевич улыбнулся.
— Естественно... А как еще может быть! Напомнил о своем существовании селектор.
— О! А вот, наверное, и мама! Ну что, солнышко, — заговорил Шведов в селектор, — дозвонилась?
— Игорь Андреич, я... — Голос Регины был так слаб, что казалось, она не по селектору говорит, а звонит из Казахстана.
— Что такое? Ты дозвонилась?
-Да...
— Ну и что?.. Они еще не приехали?..
Регина молчала. Было слышно только ее дыхание.
— В чем дело, Регина?.. — У Шведова упал голос. — Что случилось?.. Что с Машей, Регина?!.. Говори, черт побери! — закричал он, не помня себя.
— Игорь Андреич, я... — Регина всхлипнула. — Я не могу...
Шведов вскочил из-за стола и мимо испуганного Саши выбежал в приемную.
— Ну, говори!.. — завис он над Региной, буквально вжавшейся в свое кресло.
— Я... разговаривала с секретаршей... — Регина говорила, заикаясь, подбородок ее подрагивал, — Мария Петровна и этот ваш друг... я не помню...
— Говори! — Шведов вцепился руками в край стола, как будто боялся, что упадет.
— Они ехали на машине и...
— Ну?! — закричал Игорь Андреевич страшным голосом.
— ...Я даже не знаю...
— Она жива?!.. — спросил вдруг Шведов очень тихо. Регина не ответила.
— Я спрашиваю: она жива?! — повторил модельер все с той же спокойной обреченностью в голосе.
Говорить Регина была не в силах. Она лишь в ужасе смотрела на Шведова немигающим взглядом. В глазах ее стояли слезы...
Глава тридцать девятая. ОСТАВШИЕСЯ ЖИТЬ
О смерти Маши Гоша узнал одним из последних — его не было в городе. Дела заставили почти месяц безвылазно просидеть в Екатеринбурге. И так получилось, что с Катей не перезванивался он почти неделю. Вернее, он, конечно, звонил, но не заставал Катю дома, а когда Катя позвонила сама, чтобы сообщить о беде, Гоша уже уехал в аэропорт. В аэропорту, в свою очередь, проторчал почти день по причине нелетной погоды...
Короче говоря, в Москве Гоша появился лишь в день Машиных девятин...
Совершенно убитый страшным известием, Гоша напился на поминках так, что потом полдня приходил в себя. Очухавшись, позвонил Кате, предложил встретиться в любимом кафе. Катя согласилась.
Гоша, пришедший чуть раньше, первым делом, пока Катя не видит, попросил пива, а уже потом, дождавшись Катю, заказал кучу всякой еды.
Однако, когда всю эту еду принесли, Гоша к ней почти не притронулся — кусок не лез в горло.
Не блистала аппетитом и Катя.
— Ну как это все переварить, — Гоша выглядел неважно: синяки под глазами, бледное лицо. — Я случайно успел. Приезжаю из Внукова, открыть дверь тороплюсь, потому что там телефон разрывается... И мне говорят, что Маши — нет ! Что девять дней уже!.. И чтобы я шел пить за упокой ее души! — Гоша отхлебнул из стакана минералки.
— Ты меня позвал, чтобы рассказать, как тебе больно? — довольно сухо спросила Катя.
— Знаю, знаю... кому больнее, знаю... Жизнь — паскуда. То есть не жизнь, конечно, а смерть.
