Соседи (СИ) - "Drugogomira"
Раздался протяжный сдавленный стон, будто резко голова у него затрещала. Тому плохо там было – судя по всему, совсем одному. Это сообщение оборвалось, но Улю, зажавшую рукой рот и пытавшуюся таким нехитрым образом придушить в себе рыдания, пока не прибежала перепуганная мама, уже ждало следующее.
«Сама напросилась…»
22:55 От кого: Том: [аудиосообщение] Чувствовали, короче, свою безнаказанность, бардак такой там тогда творился, пиздец. Помню, как на кровати раскачивался, ну, вроде как себя успокаивал, а кровати эти скрипели адски. … … … И тогда они приходили, матрас на пол швыряли и орали: «Тут твое место». Как собаке. ... … Даже собаки такого не заслуживают. … … … До сих пор иногда в кошмарах снится. Моя приёмная мать себя положила на то, чтобы я не чувствовал себя отбросом, который… В общем… Недостойным воспитанного общества. Но её больше нет и иногда снова накрывает. … … … Её не хватает…
Повисла долгая, тяжёлая пауза. Уля ощущала себя в плотной вате, к горлу подкатила тошнота. И приёмную мать он потерял. «Её не хватает». Какая страшная судьба… Воображение рисовало молодого парня, лежащего на кровати в тёмной комнате и глядящего в потолок. А телефон его наверняка валялся где-то рядом в режиме аудиозаписи. Наверное, его потолок кружится… Её – кружился. Её потолок на неё падал.
— Воспиталки у нас вообще были классные. Только попробуй пасть свою [поганую?] разинуть. Заставляли горячий чай пить прямо из ладоней. Сажали голышом на стул посреди столовки, да-а-а… Порки показательные устраивали … … Выгоняли в одних трусах на мороз … … … подумать о поведении. Или в кладовке с крысами на ночь запирали. У нас там крысы знаешь, какие были? М-м-м… Ненавижу. … … … Крыс. … … … Одного пацана однажды в [мешке?] вынесли в лес… Бля-я-я… Ты сама этого захотела. … … … Текучка там была постоянная: сегодня одна, завтра вторая, мы прямо подсознательно понимали, что даже если вдруг добрая, привязываться нельзя – уйдет. Сдастся и уйдет. … … … Я им в глаза старался не смотреть.
— Один раз всё-таки поверил и привязался. Была там одна нянечка, даже имя её помню – Зульфия… … … Хм… Вот она меня почему-то среди всех выделяла. Могла по голове погладить, на руки взять… — мёртвый голос внезапно дал дрожи, послышался протяжный, шумный выдох. И еще один. — Тебе, может, смешно или дико это слышать, ты к такому привычная, а мы ничего этого не знали. Ну и вот… В общем… В общем… Да бля, Элис, какого черта ты это устроила, а?.. — простонал Том. — Она стала говорить, что к себе меня возьмет, [буду жить с ней?]. Мне тогда четыре было, я уши развесил, даже мамой стал её называть, привязался как щенок, ждал её, как мать родную не ждал. Каждому слову верил. Первый и последний раз там «мама» у меня была. В общем, вселила в меня надежду эту… Что… А потом сказала, что … … … не может взять, потому что у самой трое, четвертого ждёт и совсем тесно будет. И уволилась. И не пришла больше. … … … Не вернулась за мной. … … … В общем, вот так. Как-то… … … … Кстати, читать меня она учила. Увидела интерес к книжкам. … … … Читать мне нравилось: можно было спрятаться от реального мира в совсем другом. Светлом. Добром. Что бывает свет и добро, я оттуда узнал.
— Помню, как к комиссиям готовились: драили всем составом весь детдом: полы, стены, окна, двери, [унитазы?]. … … … Потолки, блядь, только не драили – не дотягивались. В ледяной воде. У нас там другой и не было. Еле тёпленькая или лёд. … … … Из всех щелей дуло, холодно было пиздец, особенно зимой. Газетами затыкали. Всегда в тряпье, как [цыганята?] какие-то, а как большие дяди или потенциальные родители приходили, так рожи наши чумазые отмывали, одевали … … … Даже обувь выдавали новую, почти по размеру. Девчонкам косички заплетали такие тугие, аж глаза у них слезились. И смотры устраивали. … … … Они приходили, а мы блестели перед ними начищенными физиономиями, как пятаки. Я это всё не любил. Они там сватали всех. Почти … … … Кроме меня … … … Про меня прямо говорили, что я подкидыш и чёрт знает, какие у меня там гены и болезни. «Вы же понимаете…», — слабо передразнил Том кого-то.
Его голос, еле слышный, вновь стал ровным: в нём снова звучало полное смирение и принятие. Выровнялось дыхание. Этот монотонный монолог Уля слушала с закрытыми глазами, грудную клетку разрывало, слёзы текли ручьем, она не могла их остановить. Кап-кап. Ей казалось, что, должно быть, он истерзан, раз говорит о таких жутких вещах с таким пугающим равнодушием. Лишь иногда из него пробивалось и становилось понятно, что боль жива.
— [Медосмотр?] помню два раза за восемь лет, и то для галочки. На восьмом году я потерял надежду, что меня возьмут. Они уходили, а мы – назад в свои обноски казенные. ... ... ... Выдавали ботинки чуть ли не раз в год, если они у тебя развалилась – твои проблемы, решай, как умеешь. [Клей?], шей, чё хочешь – других нет. … … … Вообще, у нас не принято было эмоции показывать, плакать там, жаловаться или ещё что, это слабостью считалось. Ты не мог быть слабым, нельзя. Ты должен был уметь подавлять эмоции, и мы подавляли. Так хорошо научились подавлять, что я до сих пор не могу себя заставить их показать.
— [Жрать?] хотелось постоянно, — апатично продолжил Том. — В столовке видели только картошку, размазанную по тарелке кашу и хлеб. Поговаривали, что повара и воспиталки продукты домой забирали… Ну… Кушать-то всем хотелось. Я потом на бананы таращился, как на диковинку заморскую. … … … Да и вообще похож был на Маугли в этом «дивном новом мире»... — он там словно бы усмехнулся, но от усмешки этой веяло не иронией, а безысходностью. А затем послышалось шуршание и кошачье мурлыканье. Значит, есть всё-таки душа живая рядом… — Ничего своего не было и быть не могло. Всё – [общак?]. У меня когда появились первые личные вещи, я их прятал, ни с кем не делился, вот так. И до сих пор мне тяжело своё отдавать. … … … Есть одна девушка, для неё не жалко, но это… … … … Одежду по привычке занашивал. Мама моя приёмная покупала новую, а я смотрел и понять не мог: зачем? Ведь на этой даже дырок еще нет, не то что… Это была лично мне купленная одежда, я её так любил, всё расстаться не мог.
— Про нас много что говорят, — Том замолк и тяжело сглотнул. — Мол, у нас гены херовые и мы очень агрессивные. … … … М-м-м. … … … Вы нас боитесь, ждёте от нас неприятностей, приговор заранее выносите. Не хотите увидеть, судите. … … … А нас так жизнь научила: или ты или… От нехуй делать я не нападаю, но если нужно защитить себя или своих… Своих я в обиду не дам. … … …О травмах могу [лекции?] читать. Так что обращайся, если что… Не, нах, пусть не пригодится.
— Что еще?.. — потерянно пробормотал он. Голос совсем ослаб и растворялся теперь в окружающей его и просачивающейся в неё пустоте. — Четвертый десяток разменял, а мои страхи меня жрут. Не умею… доверять. Избегаю близких отношений… Пользуюсь людьми, даю пользоваться собой, и адьос… Значение для меня имеют от силы три человека, об остальных и не вспоминаю. … … Извини. … … С одиночеством смирился и привык. … … … Ни детей, ни человека своего нет. … … … Семьи нет. И не будет. … … … Боюсь, что мой ребёнок может оказаться там… Случайные связи?.. Больше не хочу… Они [бессмысленны?], бестолковы… Пусты… И… Как это слово? … Чреваты. — Том рвано выдохнул и с этого момента зазвучал совсем глухо: так, будто положил на лицо подушку или ладони. — Я всё одного понять не могу… Зачем [рожать?] было? ... ... ... Может, они правы, и она [шалавой?] была. Может, она [залетела?] и слишком поздно узнала. Может, у неё там и без меня семеро [по лавкам?] уже сидели. … … Мне иногда снится, что я маленький и меня руки держат… И глаза близко… И голос баюкает. И мне хорошо и спокойно… Безопасно… Не знаю, может, и держали, и баюкали… А может, мозг просто [зациклился?]… Не хочу быть причиной исковерканной жизни, не хочу больше портить [чужие?]. … … … Не хочу иметь к этому никакого отношения. … … ... Недавно тут [попробовал?] одну другой заменить… И понял, что… это всё… пыль. Тщета… [Грязь?]. Только человеку херово сделал. … … … Пусть она и понимала, на что соглашалась, пусть ей на мораль [похер?]. А всё равно… [Тошно?].
