Джудит Крэнц - Пока мы не встретимся вновь
Вот такая это была женщина. Она была именно в том возрасте, который ему нравился. Она знала, чего хотела, а хотела она, чтобы с ней обращались как с шлюхой. Ни один мужчина в Нью-Йорке не отважился бы обращаться с ней так, как он, но, даже только начав проделывать с ней все эти унизительные вещи, Бруно знал, что она страстно желала этого. Она была его творением.
«В этом-то и проблема», — подумал Бруно, не зайдя в эту наполненную ароматами комнату, где его ждала женщина, и отправился домой. Он мог раскрыть любой из ее секретов — они не были для него новостью. Бруно уже почти достиг возраста этих опытных женщин, которых всегда предпочитал другим, и с каждым годом ему становилось все труднее найти такую, самые тайные и запретные фантазии которой не казались бы ему повторением пройденного. Теперь очень редко какой-нибудь новой пассии удавалось надолго взволновать его, особенно дамам из нью-йоркского высшего света. В их сексе, таком скучном и банальном, не было и намека на интригу, в отличие от парижанок они никогда не преступали границ дозволенного.
Да, он обвинял этих блистательных американок с их бледным и скудным воображением в том, что они не возбуждали его. Желанные ощущения в паху не возникали и при мысли о женщине, которая в эти минуты ждала его — страстная, жадная, опьяненная. Бруно завидовал ее страсти и не сомневался: поняв, что сегодня он не придет, она найдет способ удовлетворить вожделение, бурлящее в ней после его утреннего телефонного звонка. Она была счастлива, часами наслаждаясь предвкушением любовных игр, — часами, так же лишенными для него очарования, как и весь этот день и предстоящий званый обед.
На что еще можно надеяться в этом городе? — спрашивал он себя, не замечая оживления, царившего на улицах предрождественского Нью-Йорка, в котором для многих таилось столько надежд; для них ярко светились витрины, а энергия и нерастраченные жизненные силы словно витали в воздухе.
Нью-Йорк. Скверный, скверный город, лишенный очарования, интимности, истории. Здания либо очень высокие, либо очень низкие, но в любом случае слишком новые. Их пропорции неправильны, неинтересны, неуклюжи. Улицы — прямые, правильные, как скучная решетка. Деревьев нет, кроме парка, заключенного в строгий прямоугольник; ни внутренних двориков, ни неожиданных тупиков, ни площадей, где, завернув за угол, можно замереть на месте в восторге от увиденного. Нет и изгибов реки в черте города, а без них городской пейзаж кажется полуживым. Люди, считающие себя элегантными, счастливы тем, что живут в многоквартирных домах на темных, совершенно пустынных улицах, называемых Парк-авеню, где каждый любопытный может глазеть в твои окна.
Нью-йоркский высший свет — великолепное отражение города: слишком шумный, слишком безвкусный и слишком легкомысленный, лишенный очарования и истории, открытый для любого, кто способен заплатить за вход. Высший свет, так и не постигший таких понятий, как семья и род, и не уделявший им должного внимания. Высший свет, не имеющий никакого отношения к аристократии. Интересно, имеет ли какая-нибудь из его знакомых сверхозабоченных дам хоть слабое представление о том, что он думает о них. Скорее всего, нет — они слишком глупы, чтобы заметить его презрение, а его манеры, заученные до автоматизма, слишком безлики, чтобы усмотреть в них какой-то намек. Ну что ж, здесь только эти люди. Французская же колония состоит из парикмахеров и старших официантов.
Единственное утешение Нью-Йорка в том, что это не европейский город. Бруно не выносил провинциализма эгоцентричной Европы — Рима или Мадрида, а Париж, находившийся всего в нескольких часах пути, был закрыт для него. Но здесь, в этом беспросветном изгнании, все интересы сосредоточивались вокруг денег, а деньги, в отличие от секса, никогда не переставали привлекать Бруно. Непредсказуемые, они не утратят прелести новизны; погоня за ними никогда не потеряет смысла. Накапливая их все больше и больше, Бруно никогда не задавался вопросом, для чего они ему, если он даже не может нанять приличного слуги.
Подходя к своему дому, куда он никогда никого не приглашал и который украсил точно так же, как дом на улице Лилль, Бруно подумал, не пришло ли письмо от Жанны.
Экономка в Вальмоне хранила ему преданность. Она регулярно писала из своего уединенного коттеджа в Эперне, сообщая ему семейные новости; он аккуратно отвечал ей, поскольку она давала ему единственную возможность узнать, что происходит в Шампани. Полю де Ланселю исполнилось шестьдесят четыре, а Лансели, как известно, долгожители. Бабка и дед дожили до восьмидесяти, хотя несчастья происходят каждый день, не считаясь с хорошими генами: автомобильные катастрофы, падения с лошади, запущенные инфекции. Болезнь может поразить неожиданно. Дядя Гийом умер довольно молодым.
Да, он знал, что скоро — и эта мысль сводила его с ума и вытесняла все остальные — может прийти печальное письмо от Жанны, которое вернет его к жизни.
Мартовским днем 1950 года, в пятницу, Фредди уселась на письменный стол Тони и посмотрела на него взглядом, полным надежды.
— Тони, давай прокатимся на машине. Джока и Свида не оторвать от дел, но какой смысл всем вместе сидеть в офисе! Такой чудный день!
Тони поднял глаза от пустой амбарной книги, которую он мрачно рассматривал, когда Фредди вошла в контору.
— Прокатиться? Куда? Что такое привлекает тебя? Изумительные виды Голливуда? Светлые пески Санта-Моники? Может, ты собираешься забраться в свою новую «Бонанцу» и полетать, а не ехать в машине?
— Нет, я говорю о поездке на машине, — терпеливо ответила Фредди.
Тони был в отвратительном настроении. Слишком много виски за ленчем или просто раздражение — угадать невозможно.
— Идем, давай опустим верх машины. Мне до смерти хочется уехать отсюда. Это даже не смешно, когда все идет так гладко, ведь и с бизнесом все в порядке. Ну идем же, дорогой!
Тони недовольно поднялся и пошел за ней к месту парковки машин рядом с новым зданием их офиса, в аэропорту Бербанк. Он лениво плюхнулся на сиденье, а Фредди повела машину из долины Сан-Фернандо Вал-лей по холмам в окрестности Лос-Фелис.
Фредди въехала на улицу, которую она, казалось, выбрала наугад, и припарковала машину перед домом на вершине холма. Это был типично калифорнийский вариант испанской гасиенды: эклектичный старый дом с балконами и двумя внутренними двориками, купленный ею в ноябре, почти пять месяцев назад. Она взяла краткосрочный кредит и нашла подрядчика с двумя бригадами. Работая сверхурочно, они привели дом в полный порядок; декоратор трудился целыми днями, украшая его. Улица, обсаженная старыми апельсиновыми деревьями и тянувшаяся вдоль автотрассы, была в цвету и благоухала. Садовник подрезал буквально каждое дерево и восстановил сад, так хорошо памятный Фредди; он перекопал и удобрил запущенную землю, засадив широкие клумбы английскими примулами и крошечными фиалками. Повсюду виднелись анютины глазки; их желтые, белые и темно-красные головки перемежались с ярко-голубыми пятнышками незабудок. В следующем месяце должны впервые зацвести розы, на которых уже появились бутоны. Газоны, заново выложенные дерном, зазеленели. Дом был полностью перекрашен, а красная черепица на крыше оказалась в прекрасном состоянии. Фредди выключила мотор.
