Людмила Толмачева - Мужские сны
– Заткнись, стерва!
– Что?! Я еще и стерва, оказывается? Это ты стервятник ощипанный! А ну-ка скажи мне, муженек. – В голосе Надежды появились ядовито-угрожающие нотки. – Скажи мне, куда вы с ней вчера после обеда ходили? По каким кустам шастали? Мне добрые люди глазато раскрыли. Говорят: твой-то следом за сестрой в Красный бор помчался, только пыль столбом! Ну?
– Я этим твоим «добрым людям» ноги выдерну, так и знай!
– Ой-ой, как страшно! Не подходи! – вдруг взвизгнула Надежда и выскочила из спальни.
Татьяна уже была в своей комнате и собирала вещи, а внизу хлопали двери, визжала Надежда, гремел голос Виталия. Павла Федоровича, очевидно, дома не было. И слава Богу! Татьяна дождалась, пока все не стихло, осторожно открыла дверь, выглянула, прислушалась. Где-то внизу всхлипывала Надежда. Виталий, наверное, ушел. Татьяна спустилась с лестницы, вышла во двор, пошла по розовой дорожке к калитке. Ей навстречу шел Павел Федорович.
– Ты это куда? Вот те раз! Ни слова, ни полслова – и уезжать? Как же так, Танюха? Обидел кто тебя? Что-то ты больно хмурая. А ну-ка пошли в дом!
– Нет, – твердо сказала Татьяна. – Хватит, загостилась. Пора и честь знать.
– Ну что же. Пора так пора, – сухо ответил дядя Паша и отвернулся. – Прощай, коли так. Видно, плохо мы тебя встретили. Не угодили чем-то.
Татьяна спохватилась, обняла старика, начала просить прощения:
– Прости меня, дяденька Пашечка, милый, родной дядя Паша. Знал бы ты, как я тебя люблю. Отец у меня рано умер, безотцовщина ведь я, а ты всегда для меня был как родной отец. Жаль, что мало виделись. Но я всегда вспоминаю тебя. И люблю. Ну? Простил?
– Ладно. Чего уж, – прослезился старик. – Давай-ка сядем на лавочку, поговорим.
Они сели на скамейку возле куста сирени. Татьяна взяла в свои ладони коричневую, узловатую ладонь Павла Федоровича:
– Натрудились руки-то. Вон какие мозоли.
– Так ведь с тринадцати лет в поле. Считай, полвека в строю. Это в последние годы обленился, все больше отдыхаю, да и то мелкую-то работу еще могу делать. Помогаю детям по хозяйству. Что стряслось-то? Почему побежала сломя голову? Кто тебя обидел? Ты не стесняйся. Говори как есть.
– Никто меня не обижал. Я сама кого хочешь могу обидеть, мало не покажется. Просто…
– Ну!
– Дядя Паша, а можно мне в вашем доме на Береговой пожить?
– Он и твой тоже, дом-то. Живи, если здесь тесно. Только там ничего нет. Давай я тебе продуктов в сумку положу. Хоть на первое время. А потом Виталий привезет на машине еще.
– Нет, не надо. Я все куплю сама. Да мне много и не надо.
– Да что же это? Нет, видно, кто-то тут шибко постарался, руку приложил. Я разберусь сейчас!
Старик воинственно направился в дом. Татьяна вскочила, побежала за ним:
– Дядя Паша! Постой! Только никаких разборок! Я тебя умоляю! Хорошо, давай продукты. Только немного. А то тяжело нести будет.
Войдя в скрипучую калитку, она остановилась, перевела дух. Вдруг ей подумалось, что одной в таком большом доме страшно будет ночевать. Но отступать было поздно. Она открыла навесной замок, вошла в сени, тут же закрылась на щеколду и в темноте нащупала входную дверь в дом. В передней включила свет. Слабая лампочка осветила скромную обстановку. Татьяна пошла по комнатам, включая повсюду свет. «Что, так и буду при свете спать?» – спросила сама себя. Она задернула занавески на окнах в большой комнате, затем пошла в бабушкину горенку, задернула и там занавеску на единственном окошке. Осмотрелась и решила спать в этой комнате. Ее взгляд упал на железную кровать, застеленную стеганым одеялом. Портрета, который она положила сюда позавчера, не было. По ее коже пробежал озноб. Кто мог его убрать? Кто здесь бывает? Оксана? А может… Неужели? Ее настроение окончательно испортилось. Она легла на кровать, не на «свою», железную, а на бабушкину, с деревянными спинками. Эта кровать была мягче и удобнее. Татьяна быстро уснула: сказались усталость и пережитый стресс. Но в середине ночи она вдруг проснулась. Ей сильно мешал свет. Она пошла по дому, выключая одну за другой лампочки. Да они и не нужны были теперь. На востоке загоралась утренняя заря. Светало. Татьяна снова завалилась в кровать и спала теперь уже до утра, пока в окно ее комнаты не ворвалось вездесущее солнце.
На работу она все же опоздала. Ей пришлось набирать из колодца воду, растапливать плиту, кипятить чайник. Пока закипал чай, она поставила во дворе, на солнышке, цинковое корыто, которое притащила из бани, и принесла из огорода, где под сливом стояла большая бочка, несколько ведер дождевой воды. Вода была теплой. Татьяна разделась и села в корыто. Воды было так много, что ее излишки вылились через край. Она долго и с наслаждением мылась, потом окатилась из ведра чистой водой и растерлась полотенцем. Как будто все грехи смыла. На душе стало легко и весело. Выпила чашку крепкого чая со сгущенкой, две банки которой вчера всучил ей неугомонный дядя Паша, съела бутерброд с сыром и помчалась на работу. Но все же опоздала. На часах было пол-одиннадцатого, когда она подходила к вагончику Андрея.
– Видела я вас вчера на речке! – вдруг услышала Татьяна звенящий голос Оксаны, доносившийся из мастерской.
– Ну и что? – раздался спокойный голос Андрея. Татьяна отпрянула от двери, в которую только что хотела постучать, застыла на месте, не зная, что делать дальше.
– «Плывите ко мне»! – передразнила Андрея Оксана. – С ума сойти, какие нежности!
«И неправда, – подумала Татьяна. – Он сказал: “Плывите сюда”».
– Ну и что? – вновь повторил Андрей.
– Зачем тебе эта старуха?
– Она не старуха. А ты стала слишком злой, Оксана. Тебе это не идет.
– Злой? А кто меня такой сделал? Это ты во всем виноват. Я любила тебя…
– Это не любовь.
– А что же это?
– Все, что угодно, но только не любовь.
– Много ты понимаешь в любви. Бабник! – крикнула Оксана и заплакала.
Татьяна попятилась за угол будки, опасаясь, что Оксана выбежит и застанет ее у дверей. Но Оксана продолжала плакать в вагончике.
– Оксана! – раздался голос Андрея. В нем были интонации жалости, но не более того.
– Чего тебе?
– Перестань устраивать сцены. Это не поможет.
– Хорошо, я перестану. Но только при одном условии: если ты придешь сегодня ночью. Муж уезжает на сенокос на неделю. Мы могли бы…
– Не могли.
– Ну почему? Это из-за нее?
– Прекрати! Ты же знаешь, что все началось гораздо раньше.
– Андрюша, ну пожалуйста! Я прошу тебя! Последний раз, и все. Я отстану от тебя. Больше ты меня никогда не увидишь.
– Господи, что за мелодрама? Чеховский водевиль, ей-богу!
