Памела Джонсон - Решающее лето
Я справился о здоровье Клеменси и маленького Руфуса, которому исполнился год.
— Все здоровы. Руфус очень толстый, и мы его слишком кутаем. Доктор говорит, что он так изнежен, что не перенесет малейшей простуды.
— Будь добр, подними воротник, — пробормотал Крендалл, нервно ерзая на стуле и поправляя галстук. — Ты похож черт знает на кого.
— Как Хелена? — не обращая внимания на Крендалла, спросил меня Суэйн.
И тут я вдруг понял, что он ничего не знает, что прошло по крайней мере три месяца с тех пор, как мы с ним виделись в последний раз, и, что самое главное, у меня такой вид, будто за это время ничего не произошло.
Крендалл покраснел и попытался что-то сказать.
— Прости, Билл, — поспешил я опередить его. — Совсем забыл, что мы с тобой давно не виделись.
Он испуганно посмотрел на меня.
— Что-нибудь случилось? Она больна?
— Она умерла две недели назад, — как-то торопливо произнес я.
Он непонимающе уставился на меня, растерянно моргая. Лицо его медленно залилось краской, порозовел даже лоб.
— Да расскажи ты все по порядку! — раздраженно воскликнул он, а затем словно окаменел, держа кружку с пивом у подбородка, рука с полкроной, которую он хотел передать бармену, тоже застыла в воздухе.
Я рассказал ему все. Когда я кончил, оцепенение постепенно начало проходить и Суэйн перестал напоминать застывшую статую.
— Ах, черт, черт, черт! — в сердцах воскликнул он и снова умолк. Затем сказал: — Помнишь, я говорил тебе, что она есть на картине «Семья Дария перед Александром Македонским»? Месяц назад я специально зашел в Национальную галерею. Это действительно она в шестнадцать лет. Средняя из дочерей, не та, что стоит сразу за матерью, а вторая, с жемчугом вокруг шеи и в волосах. Черные глаза, светлые волосы — эдакий угловатый и неуклюжий подросток. Но она великолепна. Стоит в проеме второй арки. Вылитая Хелена. Невероятно, что ее уже нет. Последняя из женщин Веронезе, а я успел сделать всего лишь ее карандашный портрет, и то бог весть кому он достался. — Он посмотрел на меня. — Почему, черт возьми, ты не сообщил мне?
— Я никому не сообщал. Правда, я поместил извещение в «Таймс».
— Ты думаешь, я читаю «Таймс»? — Он сердито ткнул пальцем в Крендалла. — А он? Ему ты сказал? Он-то ведь знал?
— Я вижусь с ним почти каждый день.
— Ну ладно. — Суэйн, казалось, совсем пришел в себя. — Мне очень жаль, чертовски, чертовски жаль. Я знаю, как вы с нею были дружны. — А затем он вдруг начал рассказывать какую-то историю о многообещающем художнике, который разбогател на портретах биржевых маклеров и, разумеется, перестал подавать надежды. Хелена была тут же забыта, как, без сомнения, была бы забыта, если бы была жива.
Когда мне пришло время возвращаться к моим немногочисленным и несложным служебным обязанностям в картинной галерее Крендалла, Суэйн как-то нервно и смущенно сказал:
— Давай не будем опять терять друг друга из виду на месяцы. Хочешь, я приведу Клемми, или ты никого сейчас не принимаешь?
— Приходите в любой день на той неделе. Я приглашу Джейн с мужем. Ее брат вернулся в Англию.
— Я тоже буду, — сказал Крендалл. Он не упускал случая бывать везде, где только мог.
— Устроим вечеринку. Как прежде да? — оживился Суэйн.
— Ну что ты, какая вечеринка, всего лишь «несколько друзей», как принято теперь говорить. И Чармиан будет полезно немного развеяться, она никуда не выходит с тех пор, как родила.
— Чармиан родила? — воскликнул Суэйн — Ну, брат, ты вообще от меня все скрываешь. Кого же, мальчишку?
— Нет, девочку.
— Девчонка — это не то. И все же передай ей мои поздравления. — Он зашагал от нас по Бонд-стрит, напоминавшей в это утро улицу китайского квартала в дни празднеств — вывески, как стяги, висели над тротуарами и уходили до самого горизонта, где едва виднелась полоска светлого морозного неба. Вдруг Суэйн обернулся и крикнул: — Когда же?
— В среду. В следующую среду. Согласен?
— О’кей. Мы прихватим Руфуса. Он может спать где угодно.
Когда он скрылся из виду, Крендалл с укоризной заметил:
— Известие о смерти Хелены здорово его огорошило.
— Вы почему-то все считаете, что для меня это прошло бесследно, — не удержался я и посмотрел на него не без любопытства.
Он заметно смутился.
— Никто этого не считает. Просто когда знаешь ваши отношения, то кажется…
— Что кажется?
— Что ты, скорее, делаешь вид, будто тебе не очень тяжело. — Он с шумом глотнул воздух, высоко вскинул брови и постарался принять независимый вид.
Я открыл дверь галереи и пропустил его вперед. Со свечой в руке он шел по залам, осматривая свои недавние приобретения.
— Мне кажется, я лучше вас всех знаю, как мне себя вести, — сказал я, следуя за ним по пятам. — Кроме того, я знаю, чего хотела бы от меня Хелена.
— Конечно, — ответил он, вплотную придвинув лицо и словно бы обнюхивая небольшое полотно Броувера, где было слишком много пьяниц, бочонков с вином и собак.
Хелена смотрела на меня с потемневших полотен: она была средней дочерью Дария, гольбейновской Кристиной, Еленой Фурман. Я был одинок, и одиночество ощущалось как физическая боль, как тяжкий недуг. До сих пор я не хотел замечать пустоту нашего с нею дома, убеждал себя, что она покинула его ненадолго — ушла в город за покупками или в театр. Но теперь с беспощадной ясностью я понял, что она никогда не вернется, что я больше не услышу, как она с шумом распахивает дверь, спеша сообщить мне новости, не почувствую, как сам воздух вокруг нее наэлектризован ее неукротимой энергией и жаждой жизни. Вспоминать ее такой, вспоминать без скорби, а с радостью — было бы счастьем.
«Небольшая вечеринка» только лишний раз дала мне почувствовать, как не хватает Хелены — исчезли те краски и оживление, которые она обычно вносила. А может, все вообще изменилось после войны. Да, должно быть, виновата война. Она как-то внезапно, без предупреждения, сделала всех нас старше. Не было бы ее — и переход от юности к зрелости совершился бы постепенно и незаметно, но сейчас между ними легла пропасть. Мы остановились на краю ее, страшась идти дальше. Только Суэйн, казалось, остался таким же: успех и вечные поиски не позволяли ему падать духом. Его жена Клеменси не то чтобы как-то особенно похорошела, но изменилась явно к лучшему. Она более не напоминала мне торговку креветками или жену Арнольфини[2]. На ней было простое черное платье и жемчуг в ушах. Что касается Крендалла, то после самоубийства жены он как-то померк, не пытался более высказывать собственных суждений о чем-либо, кроме разве политики, стал замкнутым и молчаливым. Джейн Элворден, теперь по мужу Кроссмен, сохранила прежнюю античную красоту, но исчезло милое наигранное простодушие, которое ей так шло. Она и ее муж Эдгар были заурядной супружеской парой, в меру приятной и современной: увлекались гольфом, имели дом в Эшере и квартиру в Хэмпстеде, не делали долгов и, насколько я мог судить, строили большие планы на будущее.
