Звева Модиньяни - Рыжие волосы, зеленые глаза
— Мама спит, — ответила Фьямма.
— Как она может спать, когда кругом столько народу? — удивилась Адель.
— Все верно, уснуть невозможно. И вот я здесь, — воскликнула Мария, появляясь в дверях. Подойдя к Адели, она наклонилась и расцеловала ее в обе щеки.
— Не могу сказать, что ты хорошо выглядишь, — заметила старуха, глядя на измученное усталостью и переживаниями лицо Марии.
— Зато ты просто цветешь, — пошутила та.
Адель знала Марию еще ребенком и, увидев ее вновь после долгого отсутствия, была поражена ее красотой. Но теперь подруга Мистраля показалась ей внезапно постаревшей. Охваченная порывом благодарности за любовь, связывающую Марию с ее сыном, Адель ощутила к ней что-то вроде материнского чувства.
— Все обойдется, — со вздохом сказала Мария.
— Конечно! — отозвалась Адель, чтобы ее подбодрить.
— Я рада, что ты здесь.
— Будем дежурить по очереди, — предложила Адель. — Но теперь ты должна показать мне обещанную комнату. Я в этих больших отелях блуждаю, как в лесу.
Ради такого исключительного случая она решила избавить Марию от своих вечных причитаний по поводу их бродячей жизни, возмущавшей ее до глубины души. Флоретта проводила ее в спальню, маленький Мануэль радостно прыгал вокруг бабушки.
Мария осталась с Фьяммой, они сели рядышком на диванчике.
— Когда папа выздоровеет? — спросила девочка.
Мария погладила ее по прямым, спадающим на плечи волосам, густым и рыжим, как мед.
— Надо немного подождать, — ответила она мягко.
— Сколько? — не отставала Фьямма, во всем любившая точность и определенность.
— Не знаю, но он обязательно выздоровеет, и это главное.
— Значит, он как будто бы уже здоров, — бодро заключила девочка.
— Все верно, так и есть, — Мария продолжала гладить ее волосы.
Из коридора донесся голос Флоретты, говорившей с каким-то мужчиной. Фьямма прижалась к матери, ища защиты. Они были одни в огромной гостиной, залитой светом. В этой позе их и застал появившийся на пороге Джанни Штраус.
Мария молча смерила его взглядом. Фьямма тоже не сводила с него встревоженных глаз. Его внезапное появление напугало девочку.
— Привет, Мария, — сказал Джанни, войдя в гостиную и останавливаясь в нескольких шагах от них.
— Что тебе нужно? — сухо спросила Мария.
— Я прилетел из Нью-Йорка, как только узнал, — в голосе Джанни прозвучали столь несвойственные ему обычно уважительные нотки.
— Я должна тебя поблагодарить? — враждебным тоном осведомилась Мария.
— В этом нет необходимости, — сказал он тихо.
Флоретта оставалась поблизости, готовая прийти на помощь.
— Я видела графиню в госпитале, — сообщила Мария, не приглашая его сесть. — Похоже, она привезла сюда своих адвокатов.
— Возможно.
— Стервятники чуют запах наследства, — заметила она.
— Не забывай, по закону графиня — законная супруга Мистраля, — предостерег ее Джанни.
Мария в ответ лишь крепче сжала в ладонях ручку Фьяммы.
— Это твоя дочь? — спросил Джанни.
Ему было прекрасно известно, что у Марии есть дочка с синдромом Дауна, но он ни разу раньше ее не видел.
Мария кивнула.
— Ей, наверное, лет двенадцать?
— У тебя хорошая память, — усмехнулась она.
— Она родилась вскоре после смерти моего отца, — пояснил он.
— Петер так ее и не увидел, — уточнила Мария.
Джанни был явно смущен и смотрел на Фьямму, словно пытаясь найти в кротком взгляде девочки ответы на мучившие его вопросы, подтверждение или опровержение своих сомнений.
— Она действительно твоя сестра, — прошептала Мария, — пора тебе с ней познакомиться.
7
Не говоря ни слова, Джанни Штраус опустился в кресло, в котором только что сидела Адель. Он выглядел подавленным и растерянным.
— Мне… стыдно, — с трудом выдавил он из себя.
— Потому что услышал от меня о том, что тебе и раньше было известно? — Тон Марии был непримиримо враждебным. Не сводя с него глаз, она сделала знак Флоретте, чтобы та увела девочку.
— Мама, мне обязательно надо уходить? — спросила Фьямма, встревоженная странным разговором матери с незнакомцем.
— Да, дорогая, тебе пора, — подтвердила Мария.
Фьямма послушалась, не споря. Когда они остались одни, Джанни Штраус судорожно перевел дух, словно ему не хватало воздуха.
— Мне стыдно, — повторил он.
— Ты это уже говорил, — сказала Мария по-прежнему холодно и сухо, — но я не вижу причин.
— Я так мало знаю об отце и практически ничего — об этой девочке.
— Если бы ты только захотел, все было бы по-другому.
— Я не смог примириться с твоим присутствием. Я тебя терпеть не мог, — признался он.
— Зачем ворошить прошлое? Лучше оставим все, как есть.
— Теперь, когда я увидел твою дочку, это невозможно.
— Но ты же знал, что она есть!
— Да, но я ее никогда не видел. А теперь для меня все переменилось. Ты можешь это понять? Это правда, что ее зовут Фьяммой? — спросил он вдруг.
— Разве тебе не нравится это имя?
— Оно ей идет, — Джанни закрыл лицо руками и замер на несколько мгновений. — Отец обязательно женился бы на тебе, если бы не погиб, — добавил он.
— Замужество никогда не было для меня целью жизни.
— Но для Фьяммы это имело бы решающее значение.
— У Фьяммы есть отец.
— Ты рискуешь потерять и его, — грубо напомнил он.
Мария обожгла его гневным взглядом.
— Это самая гнусная ложь, какую мне когда-либо приходилось слышать. Интересно знать, откуда вдруг такая забота обо мне и моих детях?
Пока великий Петер Штраус был жив, Джанни относился к ней крайне враждебно. После смерти отца он сделал вид, что знать ее не знает, хотя ему было известно, что она ждет ребенка. Отец не делал секрета из своих отношений с Марией, наоборот, он страшно гордился их близостью. Но как раз накануне решающей встречи с адвокатами, на которой должны были быть определены условия его развода с женой, Марианной Фукс, Петер погиб в дорожном происшествии. На частной дороге, поднимавшейся от озера Комо к его вилле, машину, в которой он ехал один, сбил тяжелый грузовик, скрывшийся с места аварии. Грузовик так и не нашли; дело о наезде было отправлено в архив. Смерть предпринимателя стала последней в ряду множества загадок, окружавших его жизнь.
— Послушай, Мария, возможно, Мистраль выживет. Я искренне на это надеюсь. Но мы должны действовать, исходя из худшего, — стоял на своем Джанни.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты должна вести себя так, чтобы во второй раз не остаться на бобах.
