Татьяна Туринская - Побочный эффект
Но он почему-то пошел в маркетологи. И зачем-то пришел в их трест — вроде работы в городе мало! А теперь без конца в дирекцию таскается, будто ему там медом намазано.
Внешне все выглядит чинно-благородно: то бумага у него закончилась, то факс в кабинете 'закидывает', то вдруг данные какие-то понадобились. А кабинет-то у Ирины — не кабинет вовсе, один сплошной 'аквариум'! Шефу понравилось, что в Америке мало у кого кабинеты закрытые. Едва вернулся — тут же перестройку в главном офисе закатил: все должно быть на виду, каждую минуту он должен видеть, работает человек или ерундой мается. Вроде и повесил жалюзи на стеклянные стены, да закрывать их позволил только на время обеденного перерыва. Справедливости ради следует заметить, что и в своем кабинете крайне редко закрывает жалюзи. Однако для Ирины это слабое утешение: за стеклянной перегородкой она чувствует себя выставленной напоказ в витрине модного бутика. Подходите, граждане, подходите! Не стесняйтесь, разглядывайте все в подробностях: как она сидит, как по телефону разговаривает, как бумажку упавшую поднимает, изящно наклонившись.
Радовало одно: приемная у Ирина своя. Пусть не такая большая, как у генерального, зато отдельная, а потому навязчивый взгляд шефа не мурыжил ее с утра до вечера. Правда, сама приемная от общего коридора тоже отделялась всего-навсего стеклянными перегородками, но, так как на всех стеклах висели жалюзи, в итоге выходило, что от посторонних глаз Ирина была слегка прикрыта вроде как легкой дымкой. Хотя, конечно, если внимательно посмотреть, без особого труда можно различить, чем занимается хозяйка кабинета в данную минуту. И все-таки оставалось некоторое ощущение прикрытости. Пусть условной — но все же не такой 'голой'.
Некоторые перемены в поведении Черкасова не сразу ее насторожили. Однако довольно скоро поняла, что назойливое его внимание адресуется не секретариату в целом, то есть Ларочке, а конкретно ей, Ирине.
Открытие это ее не порадовало. Напротив, вызвало раздражение: на кого ты, малолетка, пялишься? Единственное, что она испытывала по отношению к нему — неприязнь. То глухая, то яростная, она непременно захлестывала ее при одном взгляде на юного красавца.
Все в нем было слишком вызывающим: и стиль одежды, позаимствованный из последних журналов мод, и идеальная прическа, идеально же имитирующая непричесанность. И лощеная, вечно чему-то радующаяся физиономия, будто у него каждый день был день рождения.
Манера одеваться попросту выводила ее из себя. К чему поверх стильного дорогого костюма вешать под лацканы яркое кашне, вроде он не маркетолог на работе, а как минимум заслуженный артист, в силу юного возраста не успевший еще получить гордое звание народного, на приеме в его честь по случаю вручения престижной международной награды. Это Олег Меньшиков в таком прикиде смотрится вполне органично, а Черкасов в том же одеянии выглядит аки напыщенный павлин.
Мало того, что появлялся он в приемной по нескольку раз в течение рабочего дня. Нередко Ирине приходилось сталкиваться с ним непосредственно по работе: именно с нею, заместителем директора по экономической политике, и следовало Черкасову решать вопросы продвижения продукта на рынок.
Однако нельзя сказать, что поводы для каждого его визита в Ирин кабинет были вымышленными. Ничуть. Маркетологом Вадим оказался на редкость толковым: в его голове роилось множество свежих идей, и каждую из них он излагал Ирине, как вышестоящему начальству.
Судя по всему, к встречам он готовился загодя. У Иры возникало стойкое ощущение, что каждый свой визит Черкасов репетировал не по одному часу перед зеркалом: настолько гладкой и связной была его речь. Причем, он всячески старался использовать не обиходные слова, а мудреные к ним синонимы, или же английские или французские аналоги, стремясь выложить перед начальницей весь свой интеллектуальный багаж на золотую тарелочку, как высший дар покорительнице сердца.
Вдобавок ко всему, подтверждал напыщенные свои речи графиками и схемами. Это были не просто графики, не просто схемы. Казалось, перед представлением вышестоящему начальству он вылизывал их языком — настолько гладенькими, чистенькими, вылощенными они были. Если была хоть малейшая возможность украсить схему каким-нибудь спецэффектом — Черкасов непременно ее использовал, применяя для этого все компьютерные возможности, всяческие тени, объемные изображения, и прочую эффектную чепуху. Единственное, до чего он пока не додумался, так это заламинировать огромную схему формата А1.
В то же время Ирина вынуждена была констатировать: при всех его 'чересчур' в Черкасове не было ни капли жеманства. Все, что он делал, было для него нормой, а вовсе не предназначалось для игры на публику. Это была его натура: слишком тщательно следить за собой, слишком тщательно готовить устные и письменные отчеты о проделанной работе, слишком тщательно облекать свои мысли в графические изображения. Все слишком тщательно, все слишком продуманно. Это могло не нравиться окружающим, могло их раздражать — но он был таким, и, судя по всему, таким себе нравился.
Во время производственных встреч Ира старалась прятать подальше негативные эмоции и общалась с маркетологом ровно, как с любым другим сотрудником. Однако с каждым разом давить в себе неуют и антипатию становилось труднее.
Стоило признать: Черкасову удалось ее зацепить. Не так, как ему, наверное, хотелось. Но неизгладимый след в душе оставил.
***
А в душе Ларочки Трегубович, внешне почти всегда спокойной и рассудительной, бушевал ураган страстей. Целыми днями она мило улыбалась подруге, а теперь еще и непосредственной начальнице, шелестела легким ветерком море комплементов в вышестоящие уши, всячески старалась угодить: 'Ах, Ирочка, ты так замечательно выглядишь, ты такая умница — смотри, как у тебя все ладно получается. А красавица какая! Да ты ж моя дорогая подруженька, да я ж за тебя в огонь и в воду!' И во взгляд при этом старалась подпустить побольше сахару: дескать, я сама откровенность, сама лояльность — вернее меня не найдешь!
Все менялось, когда Ларочка закрывала за собою входную дверь квартиры, и оставалась в полном одиночестве. То есть не совсем полном: Софья Исааковна, перенесшая смолоду несколько неудачных беременностей, плюс многолетнее лечение гинекологических проблем, постарела очень рано и как-то даже вдруг, в одночасье. Уже в пятьдесят пять вовсю охала и кряхтела, с трудом преодолевая преграды в виде лестниц. Но тогда еще она вынуждена была карабкаться по жизни: если не она — кто о доченьке ненаглядной позаботится? Моисей Яковлевич ушел рано, оставив любимых девочек без помощи.
