Нелли Осипова - Я тебе верю
– Такое только в сказках бывает, – заключила Ксения.
– Вот и будем жить с тобой, как в сказке, – Иван взял ее руку, наклонился к самому уху и шепотом спросил: – Ксюш, ты помнишь те свои слова, что сказала тогда в Калуге?
Как она могла не помнить, если мысленно повторяла их каждый раз, когда разговаривала с Ваней! Она готова была и сейчас их повторить, и не шепотом на ушко, как Ваня, а крикнуть на весь вагон, но, конечно же, сдержалась и, повернувшись к нему лицом, спросила:
– Ты о чем, Вань?
– Только не говори, что забыла, такие слова не забывают, если только… – Он вдруг смутился и замолчал.
– Что только?
– Если только это правда.
– Разве я тебе когда лгала? – взмахнула ресницами Ксюша.
– Ну тогда почему ты не отвечаешь на мой вопрос – помнишь свои слова?
– Я все помню, Ваня. И твои слова запомнились.
Ксения чувствовала, что сейчас Иван скажет нечто важное для них обоих, но она так долго ждала этого, что вдруг испугалась, усомнившись в своей интуиции.
– Дурак я был, молодой еще.
Девушка рассмеялась:
– А нынче постарел, что ли?
– Ты не смейся, а пойми: хоть мы с тобой и однолетки, но парни позже созревают, нежели девицы. Вот вспомни, когда мы были с тобой вожатыми у пионеров пятого класса. Там девчонки вымахали выше ребят и уже гляделись настоящими девушками, а мальчишки так и оставались мальчишками, детьми, и только к седьмому-восьмому классу стали выравниваться, догонять их. Разве ты не замечала этого?
– Может, и замечала, но не обращала внимания.
– Будущий доктор должен уметь наблюдать и примечать все, что интересно в человеке. А детский врач – и подавно.
– Я научусь, Ванечка, обязательно научусь. Вот сейчас уже заметила, как ты вырос, созрел и готов свалиться с дерева, аки спелый фрукт.
– Да ну тебя! – с досадой махнул рукой Иван. – Я совсем не то хотел сказать.
– Тогда говори, что хотел.
– Я хотел повторить твои слова, только наоборот. Понимаешь?
– Наоборот – это значит ты меня не любишь?
Возможно, Ксения и не осознавала до конца, но это была мелкая месть за уязвленное самолюбие, за непонятое чувство, за обидное ожидание признания Ивана, которое – она знала – должно было вот-вот прозвучать.
– Наоборот – значит от меня к тебе… – Иван совсем запутался в формулировках и, вздохнув, решительно признался: – Я всегда любил тебя, Ксюша, просто не понимал этого…Ты единственная на свете моя любовь.
Трамвай неожиданно резко затормозил на остановке, и Ваня ткнулся лицом в щеку Ксении…
Они долго ходили по залам Третьяковки, голодные, но счастливые, потом перекусили на улице пирожками с мясом и с повидлом и поехали в Сокольники, где гуляли до вечера и без конца целовались…
Гибель Нику стала не единственным несчастьем, свалившимся на бедных женщин. Вскоре потеряла работу Ольга, единственная кормилица в семье. Преподавание русского языка и литературы в молдавских школах – а именно этим и занималась она – резко сократили, а вслед за тем сократили и должность Ольги. Другой работы в маленьком городе найти не удалось. Если прежде она подрабатывала машинописью, то теперь, в век компьютеров, профессия машинистки вообще ушла в прошлое, и не одна представительница когда-то востребованной профессии осталась не у дел, в тщетных поисках другой работы. Ольга пополнила их ряды, но не сдавалась: развешивала объявления, звонила знакомым, бывшим ученикам, их родителям. Требовались лишь уборщицы, горничные в гостинице со знанием молдавского языка или репетиторы для школьников, опять же с обязательным владением государственным языком. Язык она, конечно же, немного знала, но на уровне общения с соседями, знакомыми, в магазине, на рынке. Ах, как сошлись воедино все ошибки и глупости, совершенные и огромной страной под названием СССР, и самими людьми!
Приехав в Молдавию по назначению, Ольга с головой окунулась в работу, отдавалась ей самозабвенно. Вскоре перевезла в Унгены родителей из российской глубинки, которые тоже стали активно трудиться на благо молдавской легкой промышленности, а позже встретила своего будущего мужа, и сложилась новая, молодая семья. Казалось, все проблемы преодолевались, решались – чего еще желать? Окружающие ее люди – и родня, и сослуживцы – свободно владели русским языком, поэтому никаких проблем с общением не возникало. И тогда в головах даже образованных, интеллигентных людей произошла некая трансформация: они сбросили со счетов жизни сам факт своего проживания в национальной республике, где поколения от рождения владели главным языком своей родины. Казалось бы, ну как не воспользоваться таким обстоятельством, когда легко, во всяком случае легче, чем живя в другом месте, можно овладеть новым для себя языком да еще из романской группы, дающим ключик для изучения и французского, и итальянского! Ведь недаром еще древние утверждали: сколько языков ты знаешь – столь крат ты человек. А тут еще «мудрейшее» правительство взяло и отменило латиницу, одним махом перечеркнув историю – прошлое, настоящее и будущее – целого народа, наплевав на то, как этот самый народ, да просто некая людская масса в их представлении, воспримет такой жест. Уж так хотелось властям отмежеваться от соседней Румынии, чтобы и мысли ни у кого не возникло, что это на самом деле одна страна, чтобы люди забыли, что Молдова – одно из древнейших господарств, существующих с четырнадцатого века, а впоследствии объединившись с Валахией, образовавшее самостоятельное государство.
Однако не помогла кириллица: народ свою историю не забыл. Разумеется, времена были такие, что ни о каких протестах, недовольстве, несогласии речи не могло быть. Но законов природы доселе никому не удавалось отменить, и сработал знаменитый третий закон Ньютона, о котором там, в правящих верхах, либо не знали, либо забыли так же, как и историю одной из советских республик: всякое действие вызывает равное противодействие. Вот и случилось это противодействие, когда республика обрела самостоятельность и стала государством, когда ослабились поводья. Да только в человеческом обществе закон приобрел некую разновидность: противодействие оказалось не равным, а гипертрофированным, потому что сработали долгие годы ущемленного самолюбия и унижения, терпение перешло в нетерпение, возвысило свой справедливый голос национальное самосознание и порой даже стало попахивать национализмом.
Так произошло не только в Молдавии, но и в других бывших республиках – где больше, где меньше.
Как часто мы сетуем на Запад, не желающий принимать во внимание «самость» России, особенности ее истории и культуры. Но всегда ли Россия, точнее СССР, учитывал это в отношении своих «братских» республик? Ежегодные декады искусства в Москве то одной, то другой республики лишь подчеркивали стремление руководства страны постричь всех под одну гребенку: обязательное начало гастролей – хоровое пение, неизменное выступление театральной труппы и, конечно же, опера. Никого не интересовало, что, например, у эстонцев издавна существует своя собственная традиция ежегодно собираться всем народом, со всеми домочадцами на певческом поле под Таллином и без всяких репетиций петь вместе, ощущая при этом себя единым народом. А кому-нибудь приходило в голову, что опера и театр – не в традиции туркменов, что у них издавна принято выражать себя в других видах искусства? Кто-нибудь, восторгаясь грузинским песнопением, учитывал, что небольшой, семиголосный мужской хор, так называемый «швидкаца», в переводе «семеро мужчин» – характерная для этой республики манера исполнения и не стоит представителям Грузии начинать свои гастроли так, как это делает Краснознаменный хор Советской армии? Нет! Задача состояла в приведении к общему знаменателю социальной, правовой и культурной составляющих во всех республиках скопом: если петь, то только традиционным хором, массовые народные танцы – для всех, опера – в каждую республику, академии наук – тоже по штуке на республику, без учета научного и интеллектуального потенциала и возможностей конкретного народа. Такая ложно понятая справедливость вкупе с другими непродуманными директивами тоже способствовала впоследствии взрыву национального самосознания, постепенно и вроде бы незаметно сползающего в шовинизм.
