Ольга Карпович - Идеальные любовники
Утро пятницы было солнечным и теплым. В Москву на пару дней решило вернуться лето, будто специально выбрав момент, когда Донской собирался за город. Приехав в клинику, он отправился в палату Гордеевой. Женщина уже приготовилась к выписке: черная кожаная сумка, собранная, стояла у кровати, со стола исчез ноутбук, с тумбочки – расческа и упаковка влажных салфеток. Гордеева, в черных узких брюках и черной кашемировой водолазке, сидела у стола.
– Не терпится домой? Ну что ж, сейчас посмотрим… – Донской снял бинты, дотронулся указательным пальцем до еле заметного шва, и тут женщина вздрогнула и обхватила себя руками за плечи. – Больно?
– Нет, все хорошо. Просто что-то прохладно.
– Ну что ж, думаю, вас можно выписывать. – Он присел к столу, раскрыл карточку Гордеевой и неожиданно добавил: – Теперь уже все будет замечательно хорошо!
Женщина вдруг закашлялась. Он плеснул из графина воды в стакан и протянул ей. Она сделала несколько глотков, извинилась и отвернулась, убирая в сумочку какие-то вещи. Затем неожиданно спросила:
– Как ваша встреча? Вы вчера сказали, что предстоит что-то очень важное…
– Ах это… К сожалению, ничего не вышло. Наверное, это с самого начала была глупая идея. Ну вот… – Донской захлопнул карточку и поднялся. – Спускайтесь в приемный покой. До свидания, всего хорошего.
– Андрей Александрович, постойте!
«Нервничает? – Он вопросительно посмотрел на нее. – Боится, что после вчерашней неудачи я соскочу? Черт возьми, да точно это она!»
– Я… Я хотела узнать… Узнать насчет еще одной операции…
Андрей неожиданно рассердился:
«За кого она меня принимает? За послушную марионетку, которой можно вертеть как хочется? Почему не скажет просто, что это она переписывалась со мной? Зачем ищет новый предлог для встречи?»
– Конечно, – он изобразил на лице ласково-внимательное выражение. – Вас что-то еще не устраивает?
– Вот здесь, видите? – Гордеева провела пальцами под глазами. – Можно это как-то убрать? Приходится много плакать, издержки профессии.
– Значит, хотите еще что-то в себе… улучшить? – Андрей взял ее за подбородок и развернул лицо к свету. – Блефаропластика нижних век… Что ж, на первый взгляд операция вполне возможна. Зайдите в понедельник, назначим день. – Попрощавшись, он вышел из палаты.
Днем его снова вызвал к себе Петров. На этот раз в кабинете директора сидел Полянский. Оба они на разные лады пытались склонить Донского изменить решение касательно операции, он же был непреклонен. В конце концов стареющая звезда вышла из себя – Полянский буйствовал, визжал, грозился, нападал на Андрея с нелепыми обвинениями. Так что, когда удалось под благовидным предлогом сбежать из директорского кабинета, Донской мучился мигренью и думать не желал ни о каких играющих в таинственность актрисах. Тем более что вскоре появилась Валерия в кожаной куртке и темных очках вполлица.
– Я еще работаю. Ты слишком рано. – Он взял ее под локоть и настойчиво повел к маленькой двери в конце кабинета. Лера вошла в процедурную, тяжело опустила сумку на кушетку, скинула куртку и стала расстегивать молнию на платье.
– Ты чего?
– Ну я же должна переодеться. Чтобы «хвост» меня не узнал. – Она, извиваясь, вылезла из узкого платья, нагнулась и стала скатывать с ноги черный блестящий чулок.
– Угомонись! – Андрей услышал какое-то движение в кабинете и сделал шаг к двери, но не успел – в процедурную влетел Пашка.
– Андрей, что у нас в понедель… – Увидев полуголую Леру, он осекся: – Прошу прощения.
Валерия расхохоталась, Пашка пулей вылетел из процедурной, Андрей последовал за ним:
– Я тебе говорил между прочим, стучаться надо.
– Ну ты, брат, вообще… – буркнул Пашка и умчался.
В Москву возвращались вечером в воскресенье. Донской успел сто раз пожалеть о том, что поддался уговорам любовницы и согласился на поездку. Два дня в обществе Валерии не мог скрасить никакой волшебный секс. Мало того что она без умолку болтала, так еще в каждом встречном ей мерещился шпион, подосланный мужем, и Андрей в конце концов всерьез испугался за ее рассудок.
«Ее бы подлечить все-таки немного по части мозгов, – думал он, выруливая с загородного шоссе на МКАД. – А то, чего доброго, от какого-нибудь сильного переживания совсем слетит с катушек».
Высадив Леру, он отправился домой. Галина скупо поинтересовалась, как прошел симпозиум, недоверчиво выслушала его ответ и, поджав губы, удалилась в спальню, сообщив, что ужин ждет его на плите. В прихожей Катерина старательно красила губы перед зеркалом, собираясь на концерт какой-то рок-группы.
– Ты не слишком раскрасилась? – Донской чмокнул дочь в макушку. – Тебе этот цвет не очень идет.
Та, выскакивая за дверь, бросила:
– Тебе-то какое дело!
Донской долго пил чай. Он не хотел признаваться самому себе, что соскучился по запискам Nizы, не хотел думать о Гордеевой и специально медлил. Но вот Милорд, поворчав, отправился в спальню, на свое законное место в мягком кресле, а Донской прошел в кабинет.
Он включил только настольную лампу, высветившую желтый круг с пепельницей посередине. Экран компьютера таинственно мерцал, приглашая погрузиться в другую жизнь, где действуют совсем иные, отличные от устоявшихся законы и правила. Донской не читал газет, не смотрел сериалов, а книги разлюбил еще в детстве, так как считал, что никакая книга не будет интереснее настоящей жизни. Впервые за многие годы его заинтересовали чужая душа, чужие мысли, переживания, даже если они выдуманные.
«Вот вопрос: чем вызвана, к примеру, жестокость любящих, беспрестанно мучающих друг друга вспышками ревности, гнусными подозрениями, отвратительными уличениями и так далее, и тому подобное? Эгоизм ли это? Или присущая некоторым человеческим индивидам страсть к саморазрушению? «Цыганская страсть разлуки»! Я снова задалась этим вопросом, уже будучи давно взрослым человеком.
Еще вчера я договаривалась с дилером о личной для меня сборке «Мерседеса». «Мерседес», как первая любовь, никогда не ржавеет. Я считаю, гелентваген мне к лицу. Он мне идет, как Марлен Дитрих ее неизменный смокинг. Я сама на него заработала. Весьма возможно, что это не повод для гордости и даже попахивает претящим мне феминизмом. Особенно если учесть, что я не состоялась как жена, как мать, однако… Я отклонилась от темы.
Итак, о жестокости, друзья мои. О самом естественном, самом первородном человеческом проявлении. Совсем недавно я столкнулась с нею, и не где-нибудь, а в стенах дорогой респектабельной клиники. На следующий день после того, как лебезил передо мной представитель «Мерседеса», другой человек, врач той самой клиники, кинул мне не глядя: «Зайдите в понедельник!»
