Валентина Седлова - Сорока
Уже на следующий день в компании Михаила Алексеевича, знакомого отца, который работал в милиции, они пришли в НИИ, где работал отец Саши. Они собирались посетить также и офис фирмы, где работала Сашина мать, а потом, возможно, побывать и в шахматном клубе, завсегдатаем которого был старший Ауэрбах. Но уже в отделе кадров НИИ чего-то там, куда они проникли под защитой корочек Михаила Алексеевича, представлявшего их всем как «опергруппу по расследованию серийных краж специальной техники из лабораторий исследовательских институтов» (до конца эту тираду никто не дослушивал, но должным почтением проникался мгновенно), они поняли, что нашли тех, кого искали. Перебрав личные дела сотрудников, Майя сначала обнаружила седовласого, а потом и остальных своих обидчиков. Все они работали вместе, в отделе перспективного развития, возглавлял который в свое время, конечно же, Ауэрбах. Все оказалось настолько просто! Эх, если бы ее отец приехал чуть-чуть раньше! Быстро переписав нужные данные, троица вышла из НИИ.
— Ну, что собираешься теперь делать, Семеныч?
— Своими руками порву скотов!
— Этого-то я и боюсь. Изметелишь ты их в гордом одиночестве или с помощью друзей, естественно, в процессе перевоспитания скажешь им, за что наказываешь. А они на следующий день к нам с заявой: мол, так-то и так-то, такой-то, проживающий там-то, нас избил, привлеките, граждане милиционеры, этого хулигана к уголовной ответственности в соответствии с нашим справедливым законодательством. Или думаешь, они не знают, где ты живешь? Майку-то возле самого дома подкараулили.
— А ты что предлагаешь, Михаил Алексеевич?
— Дело это тонкое, обдумать надо. Ты, надеюсь, никуда не торопишься?
— Нет, мне только завтра на работу.
— Вот и славно, пойдем в сквер, подышим свежим воздухом, выпьем по бутылочке пива. Там и придумаем, как супостатов наказать.
Через два часа совместными усилиями решение все-таки было принято. Правда, с исполнением «приговора» приходилось повременить еще почти месяц, зато предполагаемый эффект от наказания стократ окупал вынужденное ожидание. Идею подал Михаил Алексеевич, а ближайшую дату расправы назначила Майя. Довольные результатами взаимного общения и выпив еще по бутылке пива, «мстители» разошлись по домам.
А через месяц весь НИИ чего-то там облетела жуткая история о том, как сотрудников одного из отделов, отмечавших 50-летний юбилей своего коллеги и соответственно моменту выпивших, на выходе из института повязали менты и отправили в медвытрезвитель. Незадачливые труженики науки попытались было доказать, что они трезвые, и даже начали сопротивляться сотрудникам милиции, за что и были серьезно избиты. После столь лихо проведенного юбилея каждый из трех бедолаг взял больничный, а когда по месту работы дебоширов пришла официальная бумага об оплате услуг вытрезвителя, то их еще и премии лишили — словно соль на раны посыпали.
Только милиционеры, работающие вместе с Михаилом Алексеевичем, Майя со своим отцом да сами пострадавшие знали, как в реальности обстояли дела. Тогда в сквере, еще раз с подачи Михаила Алексеевича внимательно перечитав личные дела обидчиков, Майя обнаружила, что у одного из них, того самого седовласого, скоро день рождения, и не простой, а особенный, юбилей. Предположив, что так или иначе, но отмечать такой праздник он начнет уже на работе, в компании своих коллег, с которыми у Майи тоже имелись свои счеты, Михаил Алексеевич просто предупредил своих ребят, и в день «X» им оставалось только подежурить пару часов напротив проходной НИИ, а потом забрать, указанных Михаилом людей в вытрезвитель. По дороге туда, и особенно уже на месте, после того как были заполнены необходимые бланки и в них были внесены данные анализов, задержанным популярно объяснили, за что их наказывают. Так что они много раз успели проклясть тот день, когда по просьбе своего бывшего начальника согласились проучить настырную девицу, окрутившую его сына.
После этого тихая ярость, раздирающая Майкину душу, несколько поутихла и сменилась апатией ко всему происходящему. Единственное, чего она хотела в этот момент, это стереть, спрятать в дальний уголок памяти все, что было связано с ее первой любовью, все, чему не суждено было сбыться. Отчасти из-за этого она и поступила в медицинское училище. Все, кто знал ее, были удивлены таким выбором — она никогда не говорила, что хотела бы лечить людей, и знакомые скорее представляли ее в роли филолога или педагога. Но Майка длинными скучными вечерами упрямо корпела над конспектами, и даже обязательные посещения анатомического театра, где большинство ее подруг сразу же падали в обморок или бежали делиться с унитазом содержимым своих желудков, она выдерживала с какой-то спартанской стойкостью, заставляя себя смотреть на все, что ее окружало, не опуская глаз.
Только в больнице, где Майка проходила практику, она наконец-то пришла в себя после гонки, которую сама себе и устроила, и, трезво сопоставив свои желания и способности с реальностью, решила, что медицина все-таки не для нее. Хорошенько посидев за учебниками, она неожиданно легко поступила на журфак МГУ, где и познакомилась с Ксюшей.
Сорока, когда Майя рассказала ей эту историю, не забывая поминутно загонять Ксению обратно в кровать, не удержалась и спросила:
— А у вас с Сашей что-то было?
— Можешь смеяться, ничего.
— Как это?
— А так. Нам было достаточно простого общения друг с другом, а с физической близостью мы, как само собой разумеющееся, решили подождать до первой брачной ночи.
— И что, Саша ни разу не пытался как-то изменить вашу договоренность?
— Нет, не пытался. В чем-то он был точно таким же ребенком, как и твой Барс. Представить меня своим родителям у него смелости хватило, правда, только на десятый год нашего знакомства, а вот отстоять свое решение остаться в России — нет.
— И что, ты больше ни разу о нем не слышала?
— Почему же не слышала. Он до сих пор присылает мне письма.
От изумления Сорока даже не нашлась что сказать (редкий случай!).
— И не надо смотреть на меня такими круглыми глазами! Первое письмо он прислал месяца через два после своего отъезда, потом писал каждый месяц, сейчас — раз в три-четыре месяца. Он поступил в частную Школу искусств, рисует день и ночь, по совету отца начал встречаться с какой-то девушкой — не то Бригиттой, не то Брунгильдой. В общем и целом стал благовоспитанным и послушным сыном, неукоснительно исполняющим волю своих родителей.
— И что, ты по нему совсем не скучаешь?
— Знаешь, да. Если бы он вернулся ко мне в первые полгода после отъезда, у нас еще, может, что-нибудь и вышло, но сейчас я не чувствую к нему ничего, кроме жалости. Ему так и не дали стать взрослым. А то, что было между нами, уже так далеко, что кажется какой-то книжной историей. Я даже не помню, какой у него голос, какого цвета его глаза. Не помню, что я испытывала по отношению к нему, по крайней мере не могу пережить это заново, когда смотрю на его фотографии.
![Филип Дик - Доктор Бладмани, или Как мы стали жить после бомбы [litres]](/uploads/posts/books/67884/67884.jpg)