Наталья Миронова - Синдром Настасьи Филипповны
— А что случилось? — робко спросила Элла, думая, что он не расскажет.
Но он рассказал.
— Это было лет пять назад, я тогда еще кандидатскую защищал. У моего профессора случился инфаркт. Ну выходили его, слава богу, отправили долечиваться в академический санаторий в Узкое. Это такое приятное место… практически уже в Москве. Я поехал его навестить. А ему кто-то привез почитать эту книгу. Ну, не этот самый том, другое издание. Я увидел, и мне ужасно захотелось прочесть. Я до этого читал «Доктора Живаго» в ужасном виде: каждый разворот переснят фотоаппаратом, концы строк не читались, половина текста засвечена, некоторые страницы вообще отсутствовали. А тут нормальная книжка с началом и концом. Я попросил, и он мне ее дал: ему и без того было что читать. Я обещал через три дня вернуть.
Вышел из санатория и пошел к машине. В машине у меня чехлы, за спинками передних сидений сделаны карманы. Очень удобно. Я опустил книгу в карман, сел в машину и поехал. По дороге голосовали двое — мужчина и женщина. Я их подобрал. Они сели сзади и занялись каким-то своим разговором. Что-то про кино. Я не прислушивался, понял только, что они профессионалы. Кому-то не дали роль, кто-то, кажется, он сам, мой пассажир, вот-вот запускается на «Мосфильме». Повторяю, я не прислушивался, думал о своем, ловил какие-то обрывки. Они попросили высадить их у метро «Сокол». Я высадил, а сам поехал дальше. Подъехал к дому, поставил машину, полез в карман за книгой. Карман был пуст. Я проверил второй карман — ничего. Посмотрел на всякий случай на полу: вдруг положил мимо кармана? Пусто.
Тогда я стал лихорадочно вспоминать своих спутников и их разговор. Бросился домой, начал обзванивать знакомых. По обрывкам разговора друзья помогли мне установить имена и фамилии. Кинорежиссер и актриса, его жена. Можно я не буду называть фамилии?
Элла торопливо кивнула.
— Мне сказали: «Да, он ворует книги. Давно этим славится». Я нашел в справочнике их адрес и поехал туда. Поднялся на лифте, звоню в квартиру, открывает мне та самая женщина. Увидела меня и говорит: «Вы ничего не докажете». И захлопнула дверь. Действительно, с жалобой на такую кражу в милицию не пойдешь.
— Что вы сделали? — с замирающим сердцем спросила Элла.
— Что я сделал? Собрал все деньги, какие были в доме, еще и у друзей занял понемногу и купил на черном рынке «Доктор Живаго». Прочесть тогда так и не успел, сразу отвез профессору. Книга-то была дважды чужая! А он только что после инфаркта. Я не мог его волновать. Ну а эту, — Лещинский взял у нее томик и с нежностью погладил глухой сафьяновый переплет, — я сам купил в позапрошлом году в Польше. Представьте, Польша хоть и страна Варшавского договора, а купить там можно все что угодно. Я отказался от джинсов и купил «Доктора Живаго». Переплет уже здесь, в Москве, заказал верному человеку, чтобы никто случайно не заинтересовался. Так что читайте, Элла, но никому не говорите, даже соседкам. Скажите им, что это первый том «Капитала».
Элла засмеялась. Она благополучно прочитала и вернула книжку, но сначала тайком перепечатала для себя стихи из романа на своей верной «Эрике». Сейчас, лежа на постели и укрываясь шубкой, стараясь горячим чаем унять нервную дрожь, Элла вдруг подумала: а что, если в ее отсутствие у нее делали обыск и нашли эти стихи? В самих стихах Пастернака ничего крамольного не было, они жили своей отдельной жизнью и в отличие от романа не были официально запрещены. Высоцкий читал стихотворение «Гамлет» в своем спектакле. Какой-то бард положил на музыку «Мело, мело по всей земле». Песня исполнялась открыто.
Но, помимо стихов Пастернака, Элла перепечатала для себя много других стихов, совсем уж запрещенных: Галича, Бродского, «Реквием» Ахматовой… Ее опять затрясло, несмотря на чай и шубку. Она вскочила с постели, заглянула под матрац. Картонная папка «с ботиночными тесемками», как было сказано еще у Ильфа и Петрова (видимо, с 30-х годов технология и материалы для изготовления таких папок не изменились), лежала на месте. Элла специально задвинула ее к изножию кровати, чтобы не давить на нее всем своим весом. Дрожащими пальцами она лихорадочно перебрала листочки. Вроде бы все на месте и лежит в том порядке, как она сама положила. Она бережно спрятала папку обратно под матрац и снова легла.
Рассказать Лещинскому? После Майи Исааковны этот человек стал ее первым другом. Соседки по комнате не в счет. Они помогали друг другу, выручали, прикрывали, когда нужно было, но ни с одной из них Элла не смогла бы поговорить по душам. Они бы просто не поняли. Не поняли бы чисто по-человечески, не говоря уж о том, что все они до сих пор мучительно овладевали сложностями русского языка.
Рассказать или нет? Элла знала, что он на кафедре: видела его машину, когда ходила в главный корпус на беседу с вербовщиками из КГБ. Впервые ей пришел в голову ужасный вопрос: а можно ли ему доверять? Да, он давал ей читать запрещенную литературу. А если это была провокация? Вдруг это он навел на нее вербовщиков? «Нет, — Элла тряхнула головой, отгоняя наваждение, — быть того не может». Во-первых, они ни словом не упомянули о запрещенной литературе, хотя могли бы. Запросто. Прекрасный рычаг давления. Кое-кого за такие вещи сажали, и они могли бы ей пригрозить. А во-вторых, агенты явно узнали о ней не от Лещинского. Они наводили справки в паспортном столе у Нечипоренко М. Н.
Элле стало стыдно. Даже дрожь прошла. Как она могла заподозрить Лещинского? Человека, который сделал ей столько добра? Человека, которому она явно нравилась. После случая в детдоме Элла твердо решила не знаться с мужчинами. Но она не была каменной и понимала, что нравится ему. Правда, до сих пор он не предпринимал никаких попыток за ней поухаживать, и это она тоже записала ему в плюс. Ей вспомнилось, как, получив первый гонорар и новый перевод в «За рубежом», она рассказала Лещинскому и добавила:
— Даже не знаю, как мне вас благодарить.
А он облучил ее своей светлой улыбкой и ответил:
— Давайте обойдемся без хозрасчета, Элла.
Он никогда не называл ее Эллочкой, и это ей тоже в нем нравилось. Своего уменьшительного имени она терпеть не могла, оно напоминало ей об Эллочке-людоедке из «Двенадцати стульев».
И еще Элла вспомнила историю об украденной книге, о больном профессоре, которого нельзя было волновать, и это помогло ей принять решение. Хватит лежать и трястись. Надо рассказать ему. Вот прямо сейчас пойти и рассказать, пока он не уехал. Может, он уже уехал, пока она тут дурака валяет.
Она вскочила, оделась и побежала в главный корпус. Машина Лещинского все еще была на стоянке. Элла поднялась по лестнице, перешагивая через две ступеньки, пулей пролетела по пустому и гулкому коридору и только у дверей кабинета заведующего кафедрой остановилась. Ей надо было отдышаться. Она даже шубу не оставила в раздевалке! Теперь, опомнившись, Элла сняла ее и перебросила через руку. Она постучала и, услышав: «Да, войдите», робко заглянула в дверь.
