Измена с молодой. Ты все испортил! (СИ) - Шевцова Каролина

— Мам, мы разводимся.

Некоторое время она молчит.

— Он… ушел? — шепчет наконец. Кажется, я даже знаю, как у нее в этот момент поджаты губы, как она нахмуренно кусает изнутри щеку. Она нервничает, и это отчетливо слышно в ее дыхании. И ее нервы передаются мне на расстоянии.

— Я его застукала с другой. — На последнем слове до скрипа сжимаю зубы и делаю глубокий вдох, но он застревает где-то в гортани.

— Даже так…

— Клянется, что ошибся. — все еще пытаюсь вдохнуть, но нервный спазм продолжает сковывать горло. — Не хочет разводиться.

— А ты? Ты сама знаешь, чего хочешь? — она осторожно подбирает слова, прощупывает, чувствуя мое напряжение.

— А я не могу! — срываюсь на крик и тут же зажимаю ладонью рот — дети… Продолжаю уже тише, — Не могу забыть, понимаешь? У меня всё время перед глазами эта сцена. Я не знаю, что мне сделать, чтобы… Ненавижу его!

— Ксюша, — прерывает меня мама, — не торопись, милая.

— Он мне изменяет!

— Милая, я понимаю, как тебе больно, — ласково произносит мама. — Поверь мне. Но вы семья. Подумай. Это же такая ответственность, детка. Это коснется не только тебя и Карена. Ты о детях думала?

Думала! До сих пор только они и удерживают меня, пока я балансирую на грани безумия. Но в словах мамы я слышу не только переживание за внуков. За всеми ее фразами внезапно и отчетливо вырисовывается нечто ядовитое, не высказанное, и от этого жалящее в разы сильнее.

— Я не могу понять, ты его защищаешь?

— Я не могу понять, ты его защищаешь? — осторожно, будто пробираюсь по минному полю, озвучиваю свои сомнения и по воцарившемуся на несколько нестерпимо долгих секунд молчанию понимаю, что не ошиблась.

— Ксюша, тебе уже не двадцать лет, чтобы принимать спонтанные решения.

— Он меня предал, мам. Ты предлагаешь мне забыть об этом и сделать вид, что всё в порядке?

— Я предлагаю перестать думать только о себе! Он мужчина, детка. Им это свойственно. За столько лет ты могла бы уже понять, что…

— Понять что?

— Что в браке бывают кризисы. Это просто кризис, милая. Вы преодолеете его, и всё будет, как прежде.

— Господи, мама! Не было у нас никаких кризисов! И проблем никаких не было. Всё было… — закрываю глаза и устало тру переносицу. — Всё было, как обычно.

Может, поэтому мне так больно? Если бы мы постоянно ссорились, возможно, мне было бы проще принять тот факт, что Карен начал засматриваться на других женщин? Если бы у нас долго не было близости, мне было бы проще понять его потребность в том грязном, бездушном сексе? Если бы я не уделяла ему внимания, полностью посвятив себя быту и детям, мне было бы проще объяснить его предательство?..

А если я, и правда, спешу?

Может это, на самом деле, просто кризис?..

И снова вопросы, и никаких ответов.

Голова кружится. Задыхаюсь.

Встаю из-за стола и подхожу к большому панорамному окну с видом на веранду, рывком сдвигаю штору и поворачиваю ручку. Ледяной воздух проходится по открытым плечам колючими мурашками.

Но внутри меня будто пожар, и я совершенно не чувствую холода. Подставляю лицо морозу и жадно втягиваю носом кислород в надежде наконец вдохнуть полной грудью. А мама всё говорит и говорит, выбивая из меня остатки решимости.

— Ты хотела услышать мое мнение. Ксюша… У тебя хорошая, устроенная жизнь. Хороший муж. Любит тебя. А детям отец нужен. Ты долго мечтала о детях и своем доме — теперь у тебя есть и то, и другое. И это всё ты на блюдечке отдашь другой? Знаешь, сколько таких шалав мечтают, чтобы жены, вот так, как ты сейчас, просто ушли в сторонку и не мешали им уводить мужчину из семьи?

Молчу. Я уже успела пожалеть о своем звонке. Искала поддержку, но получила лекцию о всепрощении от того, кто должен был безоговорочно встать на мою сторону.

— Милая, я знаю о чем говорю, — так и не дождавшись моего ответа, продолжает мама, всё это время не поднимая голоса ни на тон. Шепотом, как молитву. — Вокруг вашего папы всегда было много женщин. Мне приходилось всё время быть начеку. Ты была маленькой, не замечала этого…

Едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Замечала, мамочка. Еще как…

Я знаю, она любит нас. Но мы всегда были для нее после папы. И нелепость ситуации в том, что теперь она советует мне подумать детях? Я не стану этого озвучивать. Не стану напоминать маме о том, что папины измены и ее борьба за сохранение семьи отравили детство мне и Лене. Что мы с сестрой запирались в своих комнатах, лишь бы не слышать ее причитаний, когда папа не приходил домой. Что я каждый день рождения и новый год загадывала, чтобы они перестали ругаться. Боже, я ведь даже мечтала, чтобы они наконец развелись и перестали мучить друг друга!

Она, как никто другой, знала, что чувствует обманутая женщина. Любящая женщина, которую предавали долгие годы. Я опрометчиво решила, что она, пережив всё это, найдет самые нужные слова, даст мне силу справиться с болью. Но мама посоветовала мне смириться и пройти через тот же ад.

Замечаю, что в это раз нет слёз — только нарастающее чувство щемящей безнадежности. Но, видимо, за прошедшие несколько дней я настолько привыкла к предательству от самых близких людей, что новая порция разочарования всего лишь еще одним тяжелым грузом присоединяется к тем, предыдущим. Одно знаю точно — я не хочу, чтобы мои дети проживали этот ад вместе со мной. Не хочу, чтобы их детство омрачилось нашими с Кареном бесконечными ссорами.

Это тупик.

— Вика! — слышу, как в трубке раздается папин голос.

— Иду, Витюш, — в мамином голосе слышится волнение. Не хочет обижать меня, но и заставлять мужа ждать тоже не хочет.

— Я тебя услышала, мам, — заканчиваю разговор. — Спасибо за совет.

Кладу трубку прежде, чем она успеет что-то ответить на прощание и продолжаю стоять между открытым окном и тяжелой шторой.

А потом возвращается Карен.

Я не вижу его, нет. И он не видит меня из моего импровизированного укрытия. Но по привычным, до мельчайшего знакомым звукам, наполнившим дом, я понимаю всё, что происходит. Не спеша разувается, снимает верхнюю одежду, убирает ее в шкаф, надевает домашние кожаные тапки, которые я ему подарила на день рождения и проходит в дом, слегка шаркая по паркету. Ускоряя шаг, идет прямо к окну.

— Ксюша! — Замечает меня, рывком тянет к себе и резко захлопывает окно. — Твою мать, ты совсем с ума сошла⁈ Стоишь перед открытым окном голая! Чего ты добиваешься⁈

А я смотрю на него, нахмуренного, сердитого, и задаю единственный вопрос, который внезапно становится для меня жизненно важным.

— Почему ты не пришел?

Он глядит на меня с недоумением, как на безумную. Может, я и есть безумная? Может, я сошла с ума, просто не знаю об этом?

— Я спал. Ты же сама сказала не приходить. — выдает он самый очевидный ответ, не выпуская меня из своих объятий. — Я решил, ты поспишь, я тоже отдохну.

— Ты спал, — повторяю его слова. — Получилось отдохнуть?

Он не отвечает. Пристально вглядывается в мое лицо в поисках подвоха. А я просто хочу узнать, смог ли он на самом деле выспаться?

Он молчит.

А потом просыпаются дети. Видят нас с ним, стоящих у окна, обнимающихся. Подходят, подставляют макушки для утреннего поцелуя и кидаются к елке. В их картине мира всё стабильно.

«И это ты хочешь разрушить?»

Глава 11

Следующие несколько дней сливаются в один долгий, нескончаемый бред. Длительный стресс такой силы и мороз сделали свое дело, и, совершенно обессилев и физически, и морально, я слегла.

Я редко болела. Даже находясь в прямом контакте с заболевшими в сезон детьми. Даже когда все вокруг чихали, кашляли и стонали от ломоты. Это был драгоценный дар небес, потому что всегда активная, решительная, я ненавидела то состояние немощи и зависимости, в которое погружали людей вирусы. Но если уж я умудрялась заболеть, то делала это весьма самозабвенно: не сбиваемая температура под сорок, потеря связи с реальностью, боль в каждой клетке тела, раздирающий легкие кашель…