Даниэла Стил - Изгнанная из рая
Услышав эти слова, Габриэла невесело улыбнулась.
– Люди часто говорили мне, что я не должна бояться, что я – сильная и могу справиться с чем угодно, – сказала она, решившись открыть старому профессору один из множества своих секретов. – Они говорили мне это и уходили. И я никогда больше их не встречала.
Профессор Томас кивнул, ожидая, что Габриэла скажет что-нибудь еще, но она молчала, и он решился сказать ей то, о чем она сама, возможно, уже догадывалась.
– Ты действительно сильная девочка, Габриэла. Уж ты мне поверь. А те, кто оставлял тебя, просто трýсы! Слабые всегда стараются прилепиться к кому-то посильнее, потому что рядом с ними им не нужно быть ни смелыми, ни мужественными. И часто бывает так: делая тебе больно, люди используют твою силу как предлог, который якобы совершенно их извиняет. «Ты сильная, – говорят они, – ты сможешь с этим справиться, сумеешь преодолеть и это, и многое, многое другое, а со слабых какой спрос?» В этом мире, Габи, чем ты сильнее, тем больше с тебя спрашивается, и это – очень нелегкое бремя… – Он немного помолчал и добавил: – Ты сильная, Габи. И однажды ты встретишь такого же сильного и мужественного человека, как ты сама. Ты этого заслуживаешь.
– Мне кажется, я уже встретила такого человека, – сказала Габриэла и, улыбнувшись профессору, ласково прикоснулась кончиками пальцев к его нервной, худой кисти.
– Тебе просто повезло, что мне уже восемьдесят, а не тридцать и не сорок, – рассмеялся в ответ профессор. – А если бы я был твоим ровесником, то и совсем беда. Непременно принялся бы учить тебя жизни; теперь же ты учишь жизни меня или, по крайней мере, напоминаешь мне о том, какой она должна быть.
Эти встречи в маленьких ресторанах Вест-Сайда и Ист-Вилледж, куда они иногда ездили на подземке, повторялись каждый понедельник. Габриэла полюбила их и с нетерпением ожидала своего выходного, чтобы отправиться куда-нибудь с профессором. Единственное, против чего она решительно восставала, это против того, чтобы он сам оплачивал все счета. Его пенсия вряд ли была достаточно большой, чтобы он мог позволить себе подобное расточительство. Но профессор Томас не только не слушал ее возражений, но даже, помня, как миссис Розенштейн сказала, что Габриэле следует побольше есть, заставлял ее заказывать (и съедать!) как можно больше всего. Изредка он делал ей шутливые выговоры за то, что она не встречается с молодыми людьми, однако его словам недоставало убедительности. Конечно, профессору нравилось проводить время с Габриэлой, и в глубине души он был рад тому, что у его юной собеседницы нет никаких поклонников.
– Тебе следует играть с детьми своего возраста, – ворчал он иногда, но Габриэла только смеялась в ответ.
– Их игры – слишком грубы и жестоки, – возражала она. – К тому же я все равно не знаю правил. Разговаривать с вами мне гораздо интереснее и приятнее.
– Тогда докажи мне это, – немедленно говорил в таких случаях профессор. – Напиши что-нибудь.
Он постоянно подталкивал и подбадривал ее, и ко Дню благодарения[3] у Габриэлы было уже две тетрадки коротких рассказов и стихов. Некоторые из них нравились даже самой Габриэле, хотя она не осмелилась признаться в этом профессору. Он же, читая их, хмыкал и говорил, что благодаря ее усидчивости и трудолюбию ее стиль на глазах становится все лучше и лучше. Несколько раз профессор заговаривал о том, что Габриэла должна отправить свои рассказы в какой-нибудь журнал или литературный альманах, но эти предложения все еще пугали ее. Она по-прежнему верила в себя и в свои силы гораздо меньше, чем он.
– Я еще не готова, – возражала она, прижимая свои тетрадки к груди с таким видом, словно боялась, что профессор может силой отнять их у нее и отправить в один из нью-йоркских журналов.
– Ты говоришь как какой-нибудь Пикассо! – рассердился в конце концов профессор. – Что значит «готова – не готова»? Были ли готовы Стейнбек, Хемингуэй, Диккенс, Шекспир, Джейн Остин? Они просто работали, делали свое дело и в конце концов добились успеха. Последнее дело – писáть в стол, мечтая когда-нибудь создать один-единственный шедевр, который поразит мир. Писатель, который публикует свои произведения, ведет разговор с читателем – совсем как мы с тобой сейчас. Кстати, дорогая, ты собираешься съездить к родителям на День благодарения? – как всегда, неожиданно закончил он, в очередной раз застав Габриэлу врасплох.
– Я?.. Н-нет… – Габриэле не хотелось объяснять ему, что у нее нет никаких родителей и дома тоже нет. Профессор уже знал, что она выросла в монастыре, но Габриэла еще никогда не говорила ему – да и никому другому, что вот уже тринадцать лет не общается ни с кем из родителей. На данный момент единственным ее близким человеком был он – профессор Томас.
– Нет? – профессор проницательно взглянул на нее. – Что ж, я рад это слышать. Мне хотелось бы, чтобы ты встретила этот праздник с нами. Мадам Босличкова каждый год готовит замечательную индейку.
Он действительно был рад. Почему-то ему заранее казалось, что Габриэле некуда ехать.
– Мне бы тоже этого хотелось, – улыбнулась Габриэла и снова заговорила о своем последнем рассказе, который еще не был готов. У нее почему-то не выходила концовка, и профессор очень быстро обнаружил в сюжете небольшой изъян, из-за которого рассказ казался затянутым, а сама последовательность событий – неестественной и надуманной. Услышав, что Габриэла никак не может решить, чем закончить рассказ, профессор не сдержал улыбки. – Не стоит особенно стремиться драматизировать. В жизни довольно редко все заканчивается какими-нибудь ужасами.
– Да, но великие образцы говорят нам о другом. Вспомните «Анну Каренину» Толстого! – с горячностью возразила Габриэла, и профессор кивнул.
– Я рад, что ты сама до этого додумалась, – произнес он с очень довольным видом. – И здесь ты права: в жизни – а значит, и в литературе – любовь и смерть часто идут рука об руку…
Эти его слова сразу напомнили Габриэле о Джо, и ее взгляд затуманился, а глаза потемнели от какой-то неизбытой печали. Профессор сделал вид, будто ничего не замечает. На самом деле он давно обратил внимание, что, разговаривая с ним, Габриэла часто становится задумчивой, даже грустной. Каждый раз он спрашивал себя, расскажет ли она ему когда-нибудь о том, какие несчастья ей пришлось испытать в жизни. Кое о чем профессор начинал догадываться, но расспрашивать Габриэлу не спешил. Ему казалось, она сама должна сделать первый шаг к откровенному разговору.
– Скажу больше, – продолжал он, – настоящая любовь часто бывает жестокой. Она забирает все твои силы, выматывает всю душу и под конец – убивает. Хуже этого ничего и не может быть. Но и прекраснее – тоже!..
Профессор ненадолго замолчал, словно задумавшись.
– Иными словами, – закончил он немного погодя, – я считаю себя противником крайностей, но еще больше я не люблю их отсутствия.
Эти романтические слова в устах старого профессора были столь неожиданны, что Габриэла внимательно посмотрела на него и вдруг увидела его таким, каким он был шестьдесят лет тому назад – пылким, влюбленным, романтичным юношей, для которого красота жизни значила гораздо больше, чем сама жизнь.
– Что касается тебя, Габриэла, – спокойно добавил профессор, – то, как мне кажется, твоя любовная история оказалась трагичной. Я вижу это по твоим глазам каждый раз, когда мы заговариваем на эту тему.
Эти слова он произнес с отеческой нежностью, а его прикосновение к руке Габриэлы было одновременно и ласковым, и дружеским.
– Когда-нибудь, Габи, ты сможешь написать об этом, и тогда прошлое перестанет казаться тебе мучительным и горьким. Оно не будет больше вызывать ни скорби, ни уныния, – с уверенностью сказал он. – Доверив бумаге свои давние беды, ты избавишься от их власти над собой и переживешь своего рода очищение, катарсис, но путь к этому будет долгим и трудным. Не пробуй браться за перо, пока не будешь готова, Габи. Иначе ты сделаешь себе еще больнее.
– Я… – Габриэла начала что-то говорить, но вдруг замолчала. Она хотела тут же рассказать ему все, но боялась снова пережить все случившееся так недавно.
– Некоторое время назад я очень любила одного человека… – все же сказала она, и лицо ее сделалось таким испуганным, словно она доверила профессору свой самый главный секрет. Собственно говоря, так оно и было. Габриэла была не прочь на этом остановиться, но профессор сразу догадался, что за несколькими словами стоит большая и очень личная история.
– В твоем возрасте, Габриэла, это не только естественно, но и прекрасно, – сказал он, пытаясь ободрить ее. – И я думаю, что впереди тебя ожидает еще много новых встреч, которые принесут тебе счастье.
Сам профессор никогда не любил никого, кроме Шарлотты, однако он никогда не считал свою жизнь эталоном или образцом для подражания. Скорее наоборот – его судьба была исключением из общего правила. Им с Шарлоттой просто повезло. Однажды встретившись, они поженились, прожили вместе сорок лет и даже ни разу не поссорились, в то время как большинству людей приходилось идти путем проб и ошибок. Но, по его глубокому убеждению, это не должно было мешать человеку быть счастливым.
