Красси Зуркова - Самодива
Он открыл свой портфель и достал злополучные пять страниц, протягивая их мне. На верхней странице красовалась большая красная "А".
– Не понимаю. Мне казалось, вам не понравилась моя работа.
– Видите ли, мисс Славин, она более чем удовлетворяет условиям поставленного задания. Изящная. Отлично написанная. Достаточно исследовательская. Но чего она не удовлетворила, так это моего любопытства.
– По поводу?
– Подражали ли вы другой работе, прочитанной мной давным–давно. Уникальнейшему сочинению, когда-либо попадавшему мне в руки.
– Об этой самой вазе?
– Именно. К несчастью, так сложилось, среди студентов искусствоведов сцены сражений более популярны, потому музыкант неизменно оставался незамеченным. Но одна студентка заметила его. И, полагаю, я должен вам сказать, что она на обороте увидела одну менаду – сквозь запертое стекло, сквозь глину – словно обладала рентгеновским зрением?
И снова на меня был устремлен обвиняющий взгляд. Какого он ждал от меня ответа? Затем начало закрадываться подозрение, а с ним и вопрос, как давно была написала переданная ему работа, так похожая на мою собственную.
– Если память меня не подводит, то ровно пятнадцать лет назад.
Я почувствовала, как комната завертелась, и все вокруг слилось в сумрачном водовороте.
– Мисс Славин, в вашей стране ваша фамилия распространенная?
– Не совсем. То есть, вообще нет. А что?
– Были ли у вас родственники, посещавшие Принстон примерно в то время?
Ключ повернулся в замке, возвращая вазу, потревоженную на короткое время во второй раз за пятнадцать лет, на положенное ей место. И в этот решающий миг, пока он стоял ко мне спиной, у меня был последний шанс сбежать от прошлого – взбежать по ступенькам, покинуть этот класс и никогда больше не заговаривать с Джайлсом.
Последний шанс прекратить идти по все еще свежим стопам Эльзы Славин.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Незримые в ночи
В ЛЕГЕНДАХ МОЕЙ СТРАНЫ нет создания более прекрасного и жестокого, чем самодива: юная лесная ведьма, танцующая в полнолуние, заманивающая мужчин обещаниями любви, после чего отнимающая их жизни. Фольклорные суеверия заверяют, что силы самодив передаются по наследству в определенных семьях, но я никогда не верила в это. Во всяком случае, пыталась. Потому что тогда бы это значило, что безумие этих созданий находится в моей собственной крови.
Однажды, за тридевять земель, глубоко в лесах жили три девицы неписанной красы, три самодивы. Их молочная кожа была белее горного снега, глаза цвета голубого топаза был чище утренней росы, а их золотистые волосы до талии сияли так ясно, что само солнце леденело от зависти. Потому самодивы выходили только в ночи, подальше от злонамеренных глаз, купаясь под старым дубом, отплясывая в бесконечном танце и упиваясь луной, пока не запевал петух, отсылая их скрываться от рассвета обратно в пещеру, в которую не мог войти ни человек, ни зверь.
Книга с переведенными на английский язык болгарскими легендами была единственной вещью, которую я привезла с собой в университет. Сначала она лежала на дне чемодана. Затем, когда Форбс заполнили незнакомые лица, и в людных коридорах я чувствовала себя более одинокой, чем в пустой комнате, я достала маленький томик и положила рядом с кроватью. Он был напоминанием о доме, о старинных рассказах, связанных с моей семьей. И Эльзой Славин.
Называть Эльзу родственницей было благоразумно, но неправильно: она была чем-то большим, ранней версией меня. Я узнала о ней всего за несколько месяцев до отлета в Америку. До тех пор детали о ее кратком пребывании в Принстоне скрывались от меня, как и другие признаки ее существования. Заботясь обо мне, семья вырвала ее из наших жизней, как корку болячки. Родственники поклялись молчать. Друзья и знакомые были задвинуты подальше вместе с прошлым. Родители заглушили их собственных сердца, похоронив все, чем она владела и к чему прикасалась, в трех запертых сундуках. И тогда началось бдение длиною в жизнь. И безмолвные муки. Постоянное наблюдение. Все это время они, вероятно, представляли, как их маленькая Теа, в то трагическое время бывшая еще младенцем, вырастет счастливой и здоровой девочкой, защищенной от прежних событий. И на протяжении пятнадцати лет эти секреты покорно дремали, как запертый в скорлупе зародыш птенца, без единого намека, сорвавшегося с чьих-либо губ. Но затем оболочка треснула.
Выразилось это в лице моей потерявшей рассудок бабушки Мары, увидевшей меня крутящейся в ее цветочном саду одним апрельским полуднем. Мы только закончили обедать. Сидевшая рядом с ней мама погрузилась в долгий полуденный сон, подложив маленькую подушку под голову.
– В чем дело, бабо?
Пожилая женщина сидела, застыв и – привиделось ли мне – прослезившись. Лишь мгновение тому она говорила без умолку.
– Что случилось? – Мое белое хлопковое платье сложилось в платок, пока я утирала ее щеки. – В чем дело? Скажи мне.
Она сжала свои огрубевшие руки.
– Ты так напоминаешь мне ее.
– Кого?
– Мою девочку…
– Какую? – Я предположила, что мою маму в этом возрасте.
– Мою давно пропавшую девочку...
– Теа, хватит! – Мой локоть с яростью схватила рука. – Стоило закрыть глаза на минуту, и что ты делаешь? Тебе удалось расстроить бабушку!
– Я ничего не сделала. Мы просто говорили о том, что она...
– О чем бы вы ни говорили, не желаю в этом участвовать.
– Что с тобой, мам?
Очевидно, ничего. Просто мигрень. И уже было поздно, так что она хотела поторопиться и успеть приехать домой до темноты.
Прощания были быстрыми, а короткие объятия неловкими. Я не прекратила задавать вопросы, даже когда мы добрались до дома, и тогда мне было сказано, что бабушке все привиделось. Что то вообще могло быть помешательство.
Но однажды выйдя на свет, секреты так просто не уходят снова в тень. Позже тем же вечером я пошла пожелать родителям спокойной ночи и с другой стороны двери в их спальню услышала рыдания. Насколько я знала, мама никогда не плакала. Она и улыбалась-то не так часто, но совершенно точно никогда не плакала (мы с папой шутили, что она была оловянным солдатиком в нашей семье). Сейчас же я стояла в коридоре, пораженная тем, насколько этот звук был мне знаком. Каждая его тональность, его необъяснимая опустошенность: плач, который я услышала в той призрачной комнате много лет назад.
И снова мне было сказало не беспокоиться. Мама была расстроена из–за здоровья бабы Мары, ничего другого.
– Тогда, что ты скажешь о запертой комнате с хламом? Ты плакала там той ночью, когда я нашла фортепиано.
