Салли Уэнтворт - У каждого свои секреты
— Тогда можно будет почувствовать себя как дома. — Она направилась ко входу, бросив через плечо: — Увидимся.
Но Дрейк последовал за ней и держался рядом, когда она, войдя в вестибюль, остановилась в растерянности.
— Ты должна купить жетон, — подсказал он. — Вон там.
Элли хотела было заявить, что желает ехать одна, но таким образом она призналась бы, что злится на него, так как получила от ворот поворот. Конечно, именно злость она и чувствовала, но гордость мешала ей раздуть из этого скандал, поэтому она пожала плечами и произнесла:
— Ладно.
В метро оказалось столько народу, что поддерживать какой-либо разговор при всем желании было невозможно, и это, кстати, весьма устраивало Элли. Ее больше не интересовало то, что он может сказать. Однако она не могла не думать о том, почему все это настолько расстроило ее. Ведь Дрейк был всего лишь ее очередным знакомым, хоть и очень красивым. Когда закончится командировка, они никогда больше не увидятся, так что нет поводов и расстраиваться.
Мысль о том, что она никогда больше не увидит Дрейка, вызвала вдруг ощущение щемящей пустоты. Эти последние две недели были такими замечательными; она чувствовала себя такой счастливой... Нет, надо выкинуть из головы печальные думы, неизвестно, до чего можно дойти, если и дальше копаться в своих переживаниях. Это всего лишь влечение, не более. Вскоре их пути разойдутся: Дрейк поедет в Лондон, а она примется за свои тайные поиски, чтобы сдержать слово, данное столь легкомысленно много лет назад.
На нескольких станциях они выходили из поезда, так что Элли смогла в полной мере восхититься великолепной архитектурой платформ, которые больше походили на мраморные дворцы с огромными люстрами, расписанными потолками и яркой мозаикой.
— Каждая станция посвящена определенной теме, — сообщил Дрейк, близко наклонившись к ее уху, чтобы она смогла разобрать слова, теряющиеся из-за звука приближающегося поезда. — Пролетарскому труду, известному поэту, Великой Октябрьской революции и так далее.
Элли кивнула и отошла в сторону, избегая его близости. Она запрокинула голову, чтобы полюбоваться потолком, но Дрейк посоветовал прийти, когда здесь будет не столько народу. Их разговор, если это можно так назвать, был каким-то неестественным. Элли почти не смотрела на него в вагоне, а когда они оказывались на платформе, все ее внимание поглощала архитектура. Один раз им все-таки сильно не повезло: в очередном поезде была такая давка, что пришлось стоять очень близко друг к другу. Дрейку это не доставляло никаких проблем, так как он мог держаться за поручень, но Элли была слишком мала ростом, поэтому вынуждена была просто стоять в толпе, а когда поезд сделал поворот, ее бросило на Дрейка.
Она не поднимала глаз, но ощущала его присутствие, его близость, теплый запах мускуса, силу руки, поддерживающей ее. Вокруг них люди входили и выходили, но она мало обращала на них внимания, чувствуя только растущее между ними напряжение. Ей казалось, что Дрейку хочется, чтобы она подняла на него глаза, но она знала, что если посмотрит на него, то он прочитает желание в ее глазах. Однажды он уже видел это и проигнорировал ее чувство, а она слишком горда, чтобы позволить унизить себя дважды.
Итак, ей удалось противостоять его молчаливой просьбе, но с каждой секундой напряжение между ними все возрастало и вскоре стало походить на проскакивающие электрические разряды. Ей становилось все труднее дышать, и не от духоты и тесноты в поезде, как она пыталась убедить себя, но от этой мучительной близости, от осознания его присутствия рядом. Элли облизала пересохшие губы. Мышцы шеи уже болели, потому что она напряженно держала голову опущенной. Она не взглянет на него, не взглянет!
Кто-то врезался в нее на очередной станции, и между нею и Дрейком уже не осталось ни миллиметра пространства. Он обхватил ее рукой, чтобы защитить от толчеи, а она была вынуждена наконец поднять глаза. В его глазах ясно читалось неприкрытое, бесстыдное желание. Элли коротко вздохнула, чувствуя, как внутри нее все полыхает. Она хотела поцелуя, хотела, чтобы его губы завладели ее губами, и не обратила бы даже внимания на то, что это совсем неподходящее место, что они окружены людьми.
Именно в этот момент, именно в этом месте она осознала, что любит его.
Поезд остановился на очередной станции, где, очевидно, была пересадка на другие линии, поскольку толчея неожиданно исчезла, так что больше не было причин стоять так близко друг к другу. Неохотно Дрейк убрал руку, и она сделала шаг назад. Неподалеку оказалось свободное место, и она без сил упала на сиденье, почувствовав, что ноги больше не держат ее. Она хотела снова взглянуть на Дрейка, но входившие люди не позволяли им видеть друг друга. Может быть, это даже к лучшему, поскольку ей понадобится несколько минут, чтобы вернуть себе самообладание, чтобы смириться с тем, что это не просто физическое влечение, но вполне созревшая любовь, сопровождаемая колокольным звоном в ушах.
До этого ей казалось, что она и раньше влюблялась — пару раз ребятам удавалось вскружить ей голову. Это было так давно, еще в подростковом возрасте, что она уже почти не помнила тех чувств, но инстинктивно понимала, что на этот раз все по-другому. На этот раз все по-настоящему. Сексуальное притяжение сводило с ума, но вместе с этим она чувствовала необыкновенную нежность, чувствовала, что каждая ее частичка — сердце, душа, тело — любит его. Она опустила глаза вниз, на свои руки, и подумала, что даже кончики пальцев, каждая пора кожи, каждый волосок любят его. Она чувствовала, что с этого момента существует только ради него. Это ощущение внушало трепет, смирение. Все-таки это произошло с ней, произошло, когда она уже перестала надеяться и ждать. Она любит! По-настоящему любит.
Элли попыталась разыскать взглядом Дрейка, и через несколько минут ей удалось мельком его увидеть. Почему-то показалось, что он должен ощутить то же чудо, что озарило ее, но он вообще не смотрел в ее сторону. Его взгляд был устремлен в пустоту, а лицо не выражало абсолютно ничего. Элли почувствовала страх, она вдруг поняла со всей ясностью, что если ты отдаешь кому-либо свое сердце, то становишься открытой и беззащитной.
Они больше не выходили осматривать станции, а вышли на остановке, ближайшей к ее гостинице. Дрейк не прикасался к ней, не брал ее за руку и вообще, казалось, подчеркнуто избегал соприкосновений. Его глаза пугали ее: они оставались холодными. Его безукоризненную вежливость она воспринимала как пощечину. Когда они оказались в холле гостиницы, Дрейк отстраненным голосом лишь напомнил ей, что этим вечером они идут в цирк.
