Елена Купцова - Смерти нет
— Койку в мой кабинет и все необходимое. Не мне вас учить.
Он говорил отрывисто, сквозь зубы, словно выплевывал слова, ни на секунду не отрывая глаз от любимого лица. Носилки подняли, понесли, он двинулся следом. Марго стряхнула с себя оцепенение и схватила его за руку:
— Николай Аполлонович, это правда?
Он невидящими глазами посмотрел на нее. Расширенные неподвижные зрачки уставились на нее, как дула револьверов. Холодок пробежал по спине Марго от этого взгляда.
— Вы, кажется, достаточно повидали на своем веку. Крепитесь.
Она поспешила следом за ним, но он решительно остановил ее:
— Вам не надо туда ходить, Маргарита Георгиевна. Это заразно.
— Но это моя мать, — твердо сказала Марго. — Я должна быть с ней.
Он взглянул на ее плотно сжатые губы и только рукой махнул.
Все последующие долгие дни Марго почти не выходила из кабинета Николая Аполлоновича. Она спала на узкой походной койке, которую по ее настоянию поставили в углу, просыпаясь от каждого звука, каждого шороха, подносила матери питье, обмывала ее исхудавшее, истаявшее тело, безуспешно пыталась давать ей чудодейственные бульоны, которые исправно приносила из дома Шушаник. Елизавета Петровна почти не приходила в себя. В одно из редких просветлений она взяла Марго за руку бессильными пальцами и заглянула ей в глаза таким долгим тоскливым взглядом, что у Марго защемило сердце.
— Прости меня, девочка.
Она с трудом пошевелила истрескавшимися от жара губами.
— О чем вы, мама?
— Прости, что оставляю тебя одну.
— Не надо, пожалуйста, не надо так, — молила Марго, давя в себе рыдания. — Все пройдет. Вы выздоровеете. Николай Аполлонович…
Две крохотные сверкающие слезинки скользнули из уголков глаз и исчезли на подушке.
— Вели похоронить меня рядом с Георгием. Хочу и после смерти быть с ним. Мое платье… То…
Елизавета Петровна закрыла глаза и снова впала в беспамятство. Это был последний раз, что она узнала Марго, говорила с ней. Словно попрощалась. Марго продолжала механически ухаживать за матерью, с исправностью машины выполняла все свои обязанности, но душа живая будто умерла в ней. Надежда ушла, а с ней и слезы.
Николай Аполлонович каждую свободную минуту проводил у постели больной. Он страшно изменился за это время. Лицо потемнело и как-то ссохлось, глаза ввалились, плечи ссутулились. Он уже не пытался подбодрить Марго, а, наоборот, искал у нее поддержки, словно эта хрупкая девушка могла чем-то помочь ему в его горе. Но у нее даже для него не было больше слов. Они часами сидели молча у постели Елизаветы Петровны, две потерянные души перед ликом смерти. Часы на стене сухо отсчитывали время, и каждый удар набатом бил по их натянутым нервам.
Володя писал ей записки, а она жгла их на свече, не читая. Весь ее мир ограничивался сейчас стенами этой серой, безликой комнаты, и любой голос из другой жизни казался противоестественным. Принесли письмо от Дро. Она машинально распечатала его, отметила глазами знакомый почерк и разжала пальцы. Письмо порхнуло на пол и так и осталось лежать там.
Елизавета Петровна умерла под утро, когда молочно-серый свет сочился в окна, превращая окружающие предметы в бесплотные призраки. Николай Аполлонович дремал в кресле. Марго, уже нисколько его не стесняясь, прикорнула под пледом в своем углу.
Елизавета Петровна вдруг заметалась, приподнялась на подушках. Ее широко открытые глаза казались черными, как два провала. На губах блуждала счастливая улыбка.
— Георг! Георг! Какое счастье! — Голос ее звучал ясно и звонко. — Наконец ты пришел ко мне. Я вижу тебя. Дай мне руку.
Николай Аполлонович качнулся к ней. С неизвестно откуда взявшейся силой она схватила его ладонь обеими руками, поднесла к губам, прижалась щекой.
— Никогда не оставляй меня одну, любимый. Никогда…
Она откинулась на подушки и затихла. Николай Аполлонович рухнул на колени у кровати. Плечи его сотрясались от рыданий.
— Она умерла, Марго, — простонал он. — Умерла, не выпуская моей руки.
Марго медленно подошла к постели и прикоснулась пальцами к щеке матери. Она остывала.
Марго вышла на улицу и побрела к дому. Никто не заметил ее, не пытался остановить. Город еще спал, утопая в предутреннем тумане. Город, в котором ее мать никогда больше не будет жить.
Похороны прошли тихо. Никто и не пытался ничего говорить. Марго бросила горсть земли в могилу и пошла прочь. Она не стала дожидаться, пока комья земли застучат по крышке гроба. Для нее и так все было кончено.
Вскоре она заболела сама, металась в жару между беспамятством и явью, страшные видения обступали ее, грызли и рвали на куски. Шушаник наотрез отказалась отдать ее в госпиталь, ходила за ней сама, даже выставила сиделку, которую прислал Николай Аполлонович.
— Барыню уже уморили, — ворчала она. — Джанечку мою вам не отдам. Сама выхожу.
Басаргин прорвался к ней всего один раз, накануне отъезда. Его комиссовали, и теперь он должен был ехать в Москву. Для него война уже кончилась. Нелли писала, что мать при смерти, мечтает только об одном — увидеть хоть раз своего обожаемого Володю. Он разрывался между сыновним долгом и желанием остаться с Марго. Только сейчас, стоя в ногах ее кровати и глядя на ее маленькую, почти наголо остриженную головку с впалыми щеками, он до конца понял, как она дорога ему. Чего бы он не отдал сейчас, чтобы вырвать ее из когтей болезни. Мучительно было сознавать свое бессилие перед этой все сжирающей пакостью. Проклятие! Какой тоненькой стала ее шея, какими прозрачными руки.
Незнакомые шаги за спиной вывели его из задумчивости. Они были совсем не похожи на уютную, округлую поступь старой Шушаник. Володя, вздрогнув, обернулся. Перед ним стоял незнакомый мужчина. Глаза его смотрели враждебно из-под всклокоченных кудрявых черных волос.
— Кто вы такой? — спросил он с вызовом.
— А вы?
— Дро Садоян, старинный друг этого дома. Что с ней?
— Тиф.
Лицо Дро конвульсивно дернулось. Вся краска вмиг сбежала с него. Он шагнул было к кровати, но вдруг остановился.
— Так кто вы такой? — повторил он.
— Владимир Басаргин.
Дро смерил его внимательным взглядом.
— Я приехал всего на один день повидать Марго. Завтра возвращаюсь в часть. По-моему, один из нас должен уйти. Вдвоем нам здесь делать нечего.
Басаргин ничего не ответил. Они стояли по обе стороны кровати, намертво сцепившись взглядами. А она лежала между ними, маленькая, распятая болезнью, и не подозревала, какой поединок разыгрывается здесь из-за нее.
— Я люблю ее, — сказал Володя тихо.
— Я тоже. Когда я уходил на фронт, она обещала ждать меня.
— Это может решить только она сама. Шушаник неслышно возникла в дверях.
