Сьюзен Лоу - Сердечные тайны
Тишина. Не слышно было ни скрипа башмаков, ни шороха одежды, ни шороха ветра в ветвях деревьев. Только жуткая тишина.
Но вдруг ее разорвал громкий пронзительный визг. В пространстве, разделявшем ополченцев и английских солдат появилась жирная розовая свинья.
Она протиснула свои грязные бока в узкий проем между Кэдом и Ливингстоном, оставив на белоснежных бриджах последнего темные полосы. Капитан дернулся назад и едва удержал равновесие, чтобы не упасть на нижнюю часть спины.
Пронзительно визжа, свинья продолжала бешено носиться между людьми, как будто за ней гнался мясник.
Поднялась суматоха. Одни, разинув рот, пялились на свинью, другие старались во время увернуться от ее морды.
– Ну, кто-нибудь, поймайте эту глупую скотину! – заорал Ливингстон.
– Я поймаю ее, капитан! – Джон стал распихивать всех, внося еще больше беспорядка, чем свинья. Спотыкаясь и падая, он пытался догнать ее, но каждый раз, когда он было уже хотел схватить свинью, она вовремя увертывалась и погоня продолжалась. Джон бежал, широко расставив руки, как будто для объятия, не замечая беспорядка, который он производил.
– Чуть не поймал! – и по его виду было видно, что он действительно так считает.
Бедное животное в отчаянии бросилось к спасительной яме. Приблизившись к ней, свинья бесстрашно прыгнула в гущу своих собратьев, блаженно ковырявшихся в вязкой грязи.
– Я поймал ее! – Джон сделал решительный рывок, и, споткнувшись, всем телом бросился в навозную яму. Охватив свинью за бока, Джон повернулся к изумленным зрителям с выражением триумфа на лице.
– Я поймал ее!
Ошеломленная толпа застыла в молчании. Кэд и Ливингстон осторожно подошли к краю ямы, с удивлением рассматривая барахтающихся вокруг Джона поросят.
– Да, Лэйтон, вы, действительно, поймали ее, – спокойным тоном сказал Ливингстон.
Толпа грохнула от смеха. Кэд отошел к своим, чудовищно фыркая во все стороны. Стараясь подавить в себе возмущение, он взглянул на капитана, который изо всех сил старался сдержать смех: его лицо побурело, и он согнулся чуть не пополам.
Если вражеская страна находила это происшествие смешным, то он, Кэд, придерживался противоположной точки зрения. Вот и все. Как только Ливингстон заметил серьезное выражение лица Кэда, он сразу пришел в себя. Их взгляды встретились, словно они пытались воздействовать друг на друга своей силой воли.
Свинья вдруг снова взвизгнула. Рот капитана дернулся, Кэд выгнул брови. Неудержимый смех вырвался у них обоих.
– О, Господи, Ливингстон… Вы ржете, как чахлая лошадь, – выдавил из себя Кэд между приступами смеха.
– Прек… Прекратите сейчас же, Джоунз. Ничего не вижу смешного, все очень даже серьезно. Это ведь маневры все-таки, а ни что-нибудь.
– А я и не шучу, – снова прыснул Кэд.
– Это не маневры, – выглянул из лужи Джон, со счастливой улыбкой на лице, – а веселый балаган.
– Балаган, – капитан задумчиво обвел взглядом площадь, на которой были видны ряды с разными товарами и угощениями, – а может быть, ярмарка?
– Джоунз, а разве у вас не ярмарка здесь?
– Ну, – прошептал Кэд с сомнением в голосе.
Ливингстон многозначительно посмотрел на него.
– Мне был дан приказ остановить проведение смотра ополченцев. Но у меня нет приказа насчет ярмарки.
– А, ярмарка, – Кэд поджал губы. Ему претило идти на компромисс с красномундирниками. Но разве можно упускать шанс предотвратить столкновение?
– Да, конечно, ярмарка.
Ливингстон с облегчением вздохнул.
– Хорошо. Никакого смотра не было. Обычная сельская ярмарка.
– Но в случае «боевых действий» мы бы спокойно взяли верх над вами.
– Ну, уж, конечно, нет.
– Жаль, что мы не можем это проверить.
Капитан поднял брови, его единственным стремлением было избежать кровопролития. Но теперь, когда появилась возможность получения сведений о боеспособности врага, он не мог ее упустить.
– А мне кажется, можем.
– Да?
– Мы могли бы немного посостязаться, конечно, если последнее наше соревнование не отбило у вас охоту в подобном пари.
– Это было чистое везение. Откуда мне было знать, что в вашей роте есть такой бык. Это не имеет ничего общего с мастерством или стратегией, как должно быть в настоящих соревнованиях, – Кэд погладил рукой ствол своего мушкета. – А что вы имели в виду?
– Стрельба. Метание ножей. Да все равно что. Я уверен, что мои люди все делают лучше ваших. В конце концов, мы же профессиональные солдаты, а не просто сборище фермеров, раз в год играющих в бирюльки.
Кэд сощурил глаза.
– Ну, так что ж, соревнование?
– Согласен.
Кэд и Ливингстон повернулись к Лэйтону. Он делал неловкие попытки подняться на ноги, все еще прижимая к себе правой рукой тушу поросенка.
– Можно его теперь отпустить? – спросил Джон, радостно улыбаясь.
* * *Ожидая своей очереди стрелять, Джон хорошенько отряхивал одежду. После этой истории с поросенком сержант Хичкок, добрая душа, пожалел лейтенанта и облил его двумя ведрами воды. От этого, грязи на нем, конечно, поубавилось, но зато вся одежда измокла, и чувствовал он себя, мягко говоря, не очень комфортно.
Какая прелесть! Он должен быть доволен. Ударом кулака заставить свинью бешено мчаться по рядам солдат – это была последняя отчаянная попытка предотвратить, по крайней мере, на время, столкновение солдат и колонистов. Это сработало даже лучше, чем он ожидал. Но он снова, в который уже раз, выглядел идиотом.
Но какое это имело значение? Ему всегда нравилась его роль – актер, для которого сцена – это весь мир, а плохое исполнение означало смерть. Это довольно трудная задача – постоянно быть настороже, обманывая всех вокруг, создавая иллюзию, которая позволяла ему выполнять свою работу.
Иллюзия. Его взгляд отыскал Бэсс, стоявшую недалеко и наблюдавшую, как один за другим мужчины сбивали бутылки, выставленные на каменной стене. Она казалась спокойной, безмятежной. И почему он был так уверен, что это всего лишь иллюзия?
Уму удалось держаться от нее на расстоянии всю эту неделю, и он поздравил себя с таким успехом. Ну, почти успех. Один раз, не в силах сдержаться, он пошел за ней в конюшню и, оставаясь невидимым для нее, слушал, как она играла. Просто слушал. Он прислонился снаружи к двери, приоткрыл ее совсем немного, чтобы лучше слышать и закрыл глаза. В тот день она играла совсем по-другому. В музыке слышалась тоска. Почти отчаяние. Она взывала к его душе. Душе, которая была спрятана настолько глубоко, что он уже сомневался, есть ли она у него еще. Но каким-то образом Бэнни отыскала ее, уже изорванную в клочья, и заставила снова чувствовать и боль, и радость. Он не видел в тот раз, как она играла. Ему и не нужно было видеть.
