Саша Канес - Мои мужчины
Нетрудно догадаться, что такое начало совместной жизни изрядно расслабило нас с Сибирской Катькой и породило массу избыточных ожиданий. Наевшись до отвала, мы благостно побеседовали о хозяйственных делах. А после обсуждения порядка уборки комнаты, очередности закупок хлеба и чая мы перешли к более общим вопросам. И тут Катя Кишиневская, внезапно покраснев до корней волос, выпалила, глядя куда-то в стену между мной и второй, Сибирской, Катей:
- Девчонки! Только вы учтите, что я живу!
Мы переглянулись.
- Ну то есть я хотела сказать, что я регулярно живу. А если я хотя бы раз в неделю не поживу, то становлюсь просто невозможной — зверею, на людей бросаюсь и всякое такое! Я понимаю, что вам от этого беспокойство, но сделать ничего с собой я не могу. У меня и мать, и обе сестры такие. С пятнадцати лет, если нам не жить, то мы звереем, и вокруг нас тоже жизни никому никакой нету!
Тут наконец мы поняли, о чем идет речь. Я, признаться, хохотнула. Катя Сибирская, напротив, сохранила полную серьезность и, пожав плечами, ответила:
- Твое право. Только в бардак комнату не превращай и о планируемых по…ках предупреждай заранее.
Разумеется, Кишиневская Катя задала нам жару. Она не в состоянии была пропустить ни одного мужика, чтобы не затащить его на себя. Несколько раз она твердо обещала нам «жить» преимущественно днем и в наше отсутствие. Но сдержать слово не получалось. Мы не меньше одного-двух раз в неделю засыпали под Катькины оргазменные стоны и истошные крики ее кавалеров, кончавших за шкафом в потной темноте. Ей нравились все: и волосатые грузины, и блеклые прибалты, и узбеки со стройки, и очкастые еврейские мальчики с прикладной математики. Она категорически не давала только ублюдкам из студсовета, и в этом я видела проявление ее глубоко запрятанного нравственного начала. А между тем ее страшно желал главный из тети-Тониных коллег, долговязый спившийся вечный студент по прозвищу Кося.
На самом деле он был Константин Петрович Косяков, но со временем и имя, и фамилия, и отчество были утрачены. Как утверждала одна девчонка с механического факультета, Леля, Кося с тетей Тоней вечны. По словам Лели, они «рулили» в общаге еще в те годы, когда учились ее родители, зачавшие ее в душе на третьем этаже. В этот важнейший для Лели и ее родителей момент тетя Тоня и Кося, вооружившийся топором, ломились в оккупированную парочкой душевую кабинку. Кстати, после этого случая, поведала нам все та же Леля, душ был реорганизован. Кабинки стали открытыми, без дверей. На четных этажах теперь мылись только мужчины, по крайней мере те, кто относил себя к мужскому полу анатомически. А девушкам достались третий и пятый этажи. На первом было оборудовано нечто вроде сауны, где, как могло, отмывалось и предавалось оргиям руководство общаги. Рябой и косорылый Кося был председателем студсовета. Даже среди своих подчиненных он выделялся особой ублюдочностью и неистребимой вонючестью. Самое странное, что в Катю Кишиневскую Кося, видимо, по-настоящему влюбился, причем настолько, насколько вообще способно на какие бы то ни было человеческие чувства подобное ущербное существо. Он страдал и ревновал. Удивительно, но за весь период развития страсти он ни разу не воспользовался своей властью и не задержал ни Катерину, ни ее хахалей. Мы с Сибирской Катей с замиранием сердца ждали, на сколько хватит терпения у общежитского Квазимодо и его банды. И вот наконец свершилось: однажды поздно вечером наша подруга привела с собой негра.
На пятом этаже общаги жили студенты-иностранцы, преимущественно граждане Кубы и Вьетнама. Раньше было много еще всяких венгров и немцев из ГДР, но ветер перестройки быстро их выдул. Вьетнамцы же, даже лишившись поддержки распадавшейся братской державы, всеми силами пытались продолжить учебу или по крайней мере застрять в общаге и пустить корни. Кубинцы тоже никуда не съезжали, спекулировали чем могли и плясали под любую музыку, раздававшуюся из телевизоров, магнитофонов и радиоточек. Однажды я видела, как пяток посланцев Острова свободы затряслись в танце возле учебного электромеханического стенда под щелканье железнодорожных реле и перемигивание сигнальных лампочек.
В тот вечер мы с Сибирской Катей решили лечь пораньше. На следующее утро у нее были какие-то дела в городе, а мне необходимо было прийти до начала первой пары, чтобы вместе еще с двумя девчонками подготовиться к лабораторке. В десять мы уже спали. Третья кровать пустовала, и мы надеялись, что наша подруга «живет» сегодня где-нибудь вдали от нас.
Но, увы! В полдвенадцатого дверь в комнату отворилась, и внутрь, жарко дыша, ввалилась уже до предела разогретая парочка. В неверном свете уличного фонаря мы разглядели нашу Катю и здоровенного чернокожего хромого кубинца с характерным именем Исраэль. Ступню он сломал, как рассказывали, три года назад, когда выпрыгивал из окна третьего этажа, удирая от внезапно вернувшегося ревнивого мужа своей замдеканши.
- Катя! — стальным голосом окликнула ее тезка. — Мы же договаривались!
- Девчонки! Мы быстренько, — стонала Катя Кишиневская, стаскивая с себя одежду. — Я сестрам обещала написать, рассказать, какие они у них…
Она резко дернула его ремень, на брюках что-то лопнуло, и металлические пуговицы заскакали по дощатому полу. Любовники явно были в состоянии немалого подпития. Катя восторженно вскрикнула:
- Ух ты! Смотрите, какой он у него охрененный! — Схватив парня за член, она подтащила извивавшегося от нетерпения любовника к окну, чтобы и мы могли полюбоваться.
Щурясь на свет уличного фонаря, мы убедились, что черневший на фоне ситцевой занавески член и впрямь весьма длинный и толстый. Но испытать его в деле нашей подруге в ту ночь не пришлось. Едва любовники плюхнулись на кровать, взвизгнувшую всеми ржавыми кольцами продавленной панцирной сетки, как в комнату, воспользовавшись резервным ключом, вломилась тетя Тоня. За ее спиной возник мучимый неразделенной страстью Кося. Вездесущие стукачи донесли Константину Петровичу, что Катька не только побывала на гулянке иностранцев, но еще и ушла с пьянки с «добычей». Связи вожделенной им девушки с кубинским негром Кося перенести уже не смог и решил расправиться с похотливой парочкой по всей строгости писаных и неписаных правил. Боясь быть засмеянным своими соратниками по студсовету, он решил взять с собой только тетю Тоню, которая с наслаждением приняла участие в «деле».
