Екатерина Вильмонт - Умер-шмумер
Кроме них в ресторане сидели еще три завитые, напомаженные старушки.
— Ну, Котофеич, кроме устриц что будем есть?
— Я не знаю, — пробормотала Ника.
— Что это у тебя вид испуганный? Боишься пробовать устрицы?
— Есть немножко, — со смущенной улыбкой призналась она.
Боже мой, подумал он, как я жил без нее? И как она живет без меня? Это же нонсенс!
— Знаешь, Влад, ты закажи что-нибудь на свой вкус, хорошо?
— О'кей! Тогда возьмем устрицы и, пожалуй, морской язык.
— Что это — морской язык?
— Просто очень вкусная рыба. Какого вина ты хочешь?
— Никакого! Я выпью сок! Или минералку — Но к рыбе сам Бог велел выпить белого вина.
— Ну ладно, если один бокал…
Он сделал заказ.
— Ника, я что подумал… Давай завтра поедем на Зибенгебирге, ты там еще не была?
— Нет, а что это?
— Ну если переводить на русский, то Семигорье, там красиво, а главное можно покататься на лошади.
— Верхом? — ужаснулась Ника.
— Нет, в коляске! Хочешь?
— Можно.
— Договорились!
— Ой, что это?
На стол подали высокое двухъярусное сооружение, где во льду лежали раскрытые раковины устриц, а сверху горел огонек.
— Настал торжественный момент! Загадывай желание! Ты же первый раз пробуешь…
— Но я не знаю, как их едят, и вообще… вдруг мне не понравится?
— Если не понравится, я их сам съем, а тебе закажу что-нибудь сугубо примитивное! Погоди, я сейчас все сам сделаю!
Он полил устрицу лимонным соком, добавил немного соуса и, поддев мясо устрицы вилочкой, сказал:
— Закрой глаза и открой рот!
— Влад, неудобно…
— Глупости! Открывай рот!
Она подчинилась, и он сунул ей в рот устрицу.
Она попробовала и широко открыла глаза.
— У них вкус моря… И совсем не противно…
— Значит, будешь есть?
— Буду!
А вот вина она выпила всего два глоточка.
— Не нравится? Я закажу другое.
— Нет, вино хорошее, просто я отвыкла, боюсь опьянеть… Понимаешь, я когда-то отравилась вином…
— Отравилась? Каким-нибудь вермутом за рубль две? — вспомнил он чудовищный напиток, который пробовал в студенческом стройотряде.
— Неважно, Влад, просто не хочу… Боюсь, меня разморит с отвычки…
— И что?
— Да ничего…
— Тогда я допью твой бокал и узнаю все твои грешные мысли.
Она рассмеялась:
— В отношении тебя у меня нет грешных мыслей.
— Да, я все хочу спросить, кто все-таки был тот тип, что подарил тебе розы?
— Ты.
— А до меня?
— Тот тип, как ты выражаешься, предлагал мне хорошую работу…
Врет, понял он, беспардонно врет! Так работу не предлагают, или разве что какой-нибудь суперзвезде, которая сулит баснословные барыши работодателю, а не стареющей московской кукольнице…
После обеда Ника сказала:
— Влад, я должна купить тут какой-нибудь сувенир для Аллы.
— Что ж, пойдем купим:
— Нет, я не хочу с тобой… Ты будешь лезть со своими деньгами, и вообще… лучше посиди вот тут, на лавочке, а я пробегусь по этой улице и что-нибудь куплю.
— И долго мне сидеть?
— Ну минут двадцать, пожалуйста, Влад!
— Хорошо, только я не хочу сидеть тут как идиот, я буду лучше ждать тебя вон в том кафе, выпью воды…
— Хорошо! — обрадовалась она. И ушла.
Он смотрел ей вслед. На чрезвычайно элегантной торговой улице Гента она совершенно не выглядела чужеродно. Раньше русскую женщину можно было определить с первого взгляда, а теперь… Она была ничуть не хуже других одета, и держалась достаточно свободно. Одно только отличало ее от остальных женщин на этой улице — она была ему необходима!
Она была… родная, да, именно родная… И когда он произнес мысленно это слово, у него болезненно сжалось сердце. За все эти долгие годы достаточно трудной, напряженной, но в целом вполне благополучной жизни, никто не стал ему родным. Ни жена, ни даже сын… Хотя нет, в первые два-три года сына он все-таки ощущал родным, но со временем воспитание, которое ему давала Элли, и весь строй жизни отдалили мальчика… А потом развод, свидания по субботам… А вот эта хрупкая, не слишком молодая, когда-то до тошноты надоевшая женщина, о которой он и не вспоминал столько лет, вдруг показалась ему единственной теплой точкой в причудливом морозном узоре жизни. Как глупо, чудовищно глупо…
Я вот свободен, а она… У нее есть какой-то Гриша, который хорошо поет… И пьет, наверное, хорошо… и еще она говорит, что не умеет любить, и Гришу этого не любит… А вот того, седовласого, она любит, что ли? Не желает о нем говорить, наврала, что он работу предлагал, точно наврала… Она как будто оберегает его от меня, боится услышать о нем что-то дурное… А ведь эта встреча — судьба! И я не должен ее упустить, я хочу ее, и я своего добьюсь! Я женюсь на ней! Я хочу с ней состариться! Фу, идиот! рассердился он на себя. Тебе еще нет пятидесяти, ты в отличной форме, у тебя все тип-топ, тебе просто нужна баба. Нет, не просто баба, а именно эта! Мне нужна Ника, и только Ника! Глупости, возьми себя в руки. С Никой все слишком сложно, зачем тебе эта головная боль? В ней есть какой-то надлом, и не исключено, что он связан с тобой, зачем тебе все это?
Покатай ее, купи ей еще подарков и сматывайся, пока не поздно. Надлом, нет, это как-то иначе называется… Ах да, надрыв! Это ведь у Достоевского надрыв в гостиной, надрыв в избе… Так, вот Достоевского только тебе и не хватало для комплекта…
Ностальгия по полной русской программе! К черту!
Отвезу ее в Бонн и скажу, что меня вызывают… Навру! И смоюсь, а Томасу потом все объясню или оставлю письмо. Но я ведь пообещал ей лошадку на Зибенгебирге. Ну и что? Обещанного три года ждут!
Надо смываться, уносить ноги, сматывать удочки, давать деру, улепетывать, рвать когти, с наслаждением вспоминал он синонимы, но тут заметил Нику и, совершенно позабыв о благоразумных идеях, смертельно обрадовался, а она почти бежала к нему с таким сияющим видом, словно вдруг на торговой улице Гента осознала, что любит его, и поспешила ему об этом сообщить. Он невольно вскочил и кинулся ей навстречу.
— Влад, — она схватила его за руку, — Влад, идем, идем скорее, что я тебе покажу!
Он швырнул на столик деньги и пошел за ней.
Она почти тащила его. Дело тут явно не в любви, а в чем? Она увидела какую-нибудь сильно дорогую штучку, какое-нибудь колечко за бешеные деньги…
Ничего, если это в разумных пределах, я ей его куплю и тогда уж буду чист как стеклышко.
— Смотри!
Она остановилась перед витриной, но это был отнюдь не ювелирный магазин. Это был магазин сыров! И из открывшейся в этот момент двери на него пахнуло достаточно специфическим ароматом. Он был в полном недоумении.
