Юлия Кузьминых - Безудержная страсть
– Тебя кто-то ненавидел?
– Вообще-то, я не стерва, – лениво улыбнулась девушка, продолжая свой рассказ, – но иногда меня заносит. Все эти тряпки, разговоры о драгоценностях, вечеринках – всему этому я научилась благодаря своей матери. А ведь когда-то я не была такой. Когда-то я была маленькой девочкой, обожающая своих родителей… в особенности – маму. – Ее взгляд углубился, стал на мгновение теплым, нежным, изменяя облик Микелины до глубины души. – Отец Мануэля и мой – родные братья. Оба властные, состоятельные люди, с одной лишь разницей – Густаво Конте женился по любви на дочери итальянского нефтяного магната, а мой отец выбрал в жены дочь эмигрировавшего из Италии в Кубу опасного наркобарона, которая очень хотела вернуться в родную страну. Этот брак был построен лишь на расчетливой выгоде, благодаря чему Лукас и выстроил свою империю. По условию моего деда, он взял его фамилию, чтобы род Горнели и дальше процветал в Европе. Моей матери было всего лишь восемнадцать, когда ее выдали замуж. Она была молодой, очень красивой и до смерти ненавидела моего отца…а потом и своего ребенка, порожденного им. Но я была далека от всего этого. Я страшно любила свою мать. Бывали дни, когда я бегала за ней, словно ее тень, выполняла любое ее пожелание, посвящала ей свои дифирамбы и очень часто просила подарить мне ещё одного братика или сестренку. Но я так и осталась единственным ребенком. Наверное, поэтому я так сильно привязана к своим двоюродным брату и сестре, чьи матери обожали своих детей.. Моя же мать умилялась мной, как послушной маленькой собачкой. Видимо, из-за отца она никогда не показывала своего настоящего отношения ко мне. Но однажды, ей все это надоело. Лукас стал часто уезжать на трехмесячные командировки в Штаты. Мать почувствовала свободу и тоже перестала бывать дома. До переезда во Францию, мы жили неподалеку от резиденции Мануэля. Именно поэтому я так часто просила нашего шофера отвезти меня к своему любимому дяде, чтобы поиграть со старшим кузеном.
Внезапно голос Микелины дрогнул. С видимым усилием проглотив ком в горле, она все же тихо продолжила:
– В один из таких, казалось бы, беззаботных дней в особняк дяди приехала моя мать. Мне было десять лет – достаточно разумный ребенок, чтобы кое-что понимать из жизни взрослых. В тот день я впервые увидела свою мать в таком состоянии. Она не была пьяна. Не сходила с ума. Она просто была под кайфом. Вероятно, Густаво это заметил, отвел ее кабинет, где они очень долго и очень громко о чем-то спорили. Пока мой дядя звонил брату с целью рассказать о том, что происходит, моя мать резко выбежала из кабинета, схватила меня за руку и бегом отвела к стоящей у крыльца машине. Это был поздний вечер. Она вела машину, как сумасшедшая, пару раз сбив ограждающие дорогу столбцы. Я притихла, вжалась в сидение и молила лишь о том, чтобы мы как можно скорее приехали домой. И вот, наконец, она остановилась…
Выпустив вместе со вздохом давно ушедшие переживания той ночи, Мике горестно осмотрелась вокруг.
– Она привезла меня сюда. На этот утес. С целью сбросить вниз. Когда я это поняла, я начала отбиваться, умолять ее не делать этого. Я не понимала, что с ней происходит. Не понимала, почему моя любящая мать вдруг решила от меня избавиться, как от надоевшего платья. Когда я спросила ее об этом, то получила довольно исчерпывающий ответ. Таща меня к обрыву, она проклинала моего отца, всю его семью, но чаще всего она проклинала меня. Сказала, что я испортила ей жизнь. Что из-за меня она лишилась своей фигуры и красоты. Сказала, что если бы не я, то у нее был бы шанс на свободу. И в тот момент, когда она выкрикнула, что молила Бога о выкидыше, я перестала бороться. Решила, что раз она так хотела моей смерти, то пусть так и будет, лишь бы она была счастлива. К счастью, Густаво нашел нас быстрее. Выхватив меня из ее рук, он отвез меня обратно в свое имение. А через пару дней, когда я вернулась со своим отцом домой, то без утаек узнала, что моя мать выкрала из семейного сейфа значительную часть денег и сбежала с каким-то молодым музыкантом.
Выслушав столь душераздирающую историю, Шеннон впервые задумалась, а, может быть, ей повезло, что она была одна? Нет ничего хуже, чем ненависть родителя к своему ребенку. Не зная, что и сказать, темноволосая девушка хотела крепко обнять Микелину, стереть с ее лица то горькое выражение, вызванное столь неприятными воспоминаниями, но вдруг она вновь заговорила:
– Спустя два года я узнала, что моя мать умерла от передозировки где-то на окраине Мексики. С тех пор каждый год я приезжаю на это место, чтобы помнить, к чему может привести самая обычная человеческая слабость. И я решила, что быть властной и сильной намного лучше сникшей участи безвольной женщины. Я никогда и не перед кем не преклонюсь. Я буду стервой. Я буду полной сукой, если это понадобиться, но я никогда не позволю сделать выбор кому-то другому, кроме себя. К счастью, познав печальный опыт, мой отец не давит на меня. Вся моя родня с затаившимся дыханием ждет моего выбора, но я не спешу. Мне нравится моя жизнь. Моя свобода. Как я говорила – я полноправная хозяйка своей судьбы. Я не люблю привязываться к людям. И я использую все возможности сегодняшнего дня в первую очередь для собственной выгоды. Скажешь, я бесчувственная стерва? И я отвечу – да. Но именно такой меня и сделала столь беззаботная и роскошная жизнь. Так что где-то мы все-таки похожи. Ни ты, ни я не доверяем людям, предпочитаем скрывать свои эмоции, заботимся о себе как можем. Я не осуждаю тебя за кражи. Будь я на твоем месте, наверное, поступила бы так же. Так что, ты, пожалуй, первая, кто за столько лет смог расшевелить во мне столь глубоко спрятанные чувства.
Сквозь невольно выступившие слезы, Мике почувствовала, как ее пальцы крепко сжались в небольшой женской ладони. Посмотрев на ободряюще улыбающуюся Шеннон, она и сама слабо улыбнулась в ответ.
– Я рада, что ты все-таки умеешь чувствовать. – Тихо произнесла брюнетка. – Это и делает нас людьми.
Едва заметно кивнув, Микелина поспешно стерла скатывающиеся по щекам слезинки и, взяв себя в руки, подошла к дверце водительского сидения.
– Что-то мы совсем заболтались. А ведь уже смеркается. Нам пора домой, иначе брат начнет волноваться.
Согласившись на этот счет, Шеннон в последний раз восхищенно осмотрела окружающий их пейзаж, после чего поспешила сесть в машину.
В тысячный раз взглянув на изящно переливающийся чередующимися бликами желтого золота, платины и черных алмазов округлый циферблат своего «Ролекса», Мануэль нервно мерил шагами просторную комнату кабинета.
– И где, черт возьми, их только носит? – Рассерженно произнес он, обращаясь к спустившимся за окном сумеркам.
