Белва Плейн - Золотая чаша
Он проехал по Бродвею, внимательно глядя по сторонам, так как в воскресенье прохожие обычно бродили через авеню, и дети часто выбегали на проезжую часть. Внезапно слева, со стены дома, в глаза ему бросилось название: Форт-Вашингтон-авеню. Если бы он не ехал так медленно, он не заметил бы этой таблички. Сердце у него моментально екнуло, но он продолжал ехать дальше. Он проехал еще пять кварталов, десять. Затем подумал, как странно, что родившись в этом городе и прожив здесь всю жизнь, он никогда не был на Форт-Вашингтон-авеню. А ведь она находилась всего в тридцати, может сорока минутах езды от его дома. Машинально, почти не думая, что делает, он развернулся и поехал назад.
Это было полнейшим безрассудством. И потом, в этом не было никакого смысла: шанс увидеть ее среди сотен семей, что жили в стоящих плотно друг другу домах был почти нулевым. К тому же был воскресный день; муж должен быть дома. И, однако, подумал он, я здесь и как я могу проехать мимо ее улицы, не остановившись здесь хотя бы на минуту, чтобы почувствовать атмосферу того места, где она живет?
Он припарковал машину на противоположной стороне и на некотором расстоянии от дома, номер которого словно отпечатался у него в мозгу, и огляделся. Старики расположились в шезлонгах в стороне от ветра в дверях своих домов; ребята на роликовых коньках лавировали среди машин, которых было немного; семьи прогуливались по тротуару, выгуливая собак или толкая перед собой детские коляски. Все выглядело точно так же, как в центре, только люди были одеты беднее.
Он смотрел на ее дом, спрашивая себя, которые из окон были окнами ее квартиры, ее кухни, где она готовила еду (Интересно, пела ли она, когда занималась этим?), ее… их спальни!
В голову ему вдруг пришла совершенно бредовая мысль; он подумал о себе, как о воре, который все вокруг высматривает, прежде чем украсть… Он хотел и в то же время боялся ее увидеть… Все, наконец, решил он. Глупо оставаться здесь дольше; он и так уже просидел двадцать пять минут. Собираясь отъехать, он бросил взгляд в зеркало заднего обзора и тут увидел ее.
Она шла, держа мужа под руку; ее маленький мальчик катил перед ними свой трехколесный велосипед. Они приблизились к машине и он быстро пригнулся. Его всего трясло. Они перешли улицу. Дул сильный ветер и, почувствовав, что шляпка едва держится у нее на голове, она сняла ее, чтобы снова закрепить с помощью шпилек; на мгновение ее рыжие волосы блеснули на солнце, и тут же их вновь скрыла шляпа. Анна со смехом что-то сказала, приблизив рот к лицу мужчины, который в ответ тоже рассмеялся.
Мужчина поднял ребенка и посадил его себе на плечо. Мальчик потянулся за шляпой матери, но она увернулась, все еще смеясь и тряся головой: нет-нет, нельзя. Она взяла велосипед и несколько минут все трое стояли, глядя вверх, на небо, словно никак не могли решить, повернуть ли им к дому или еще немного погулять. Наконец, очевидно приняв решение, они прошли вперед и поднялись на крыльцо. Мужчина, женщина и ребенок. Семья.
О чем она думает, когда вот так смотрит на своего мужа? Что испытывает, вспоминая то утро, когда мы с ней словно сошли с ума? Погруженный в мысли он продолжал неподвижно сидеть за рулем своего шикарного автомобиля, на который то и дело бросали оценивающие взгляды проходящие мимо мужчины.
Может, действительно, дело лишь в том, что ты молод, здоров и кровь в тебе играет? Может, только поэтому ты и не можешь устоять перед соблазном? Особенно, когда плод запретный, и ты вынужден ото всех скрывать свою страсть. Как скрываешь дыру в своем носке под блестящей кожей нового ботинка.
Там наверху, за одним из этих окон, Анна, должно быть, готовит сейчас ужин. Муж, вероятно, играет с мальчиком. Интересно, удалось ли им купить тот дом, о котором говорила Анна? Парень, судя по всему, явно стремится достичь многого. Надо отдать ему в этом должное. Он уже сейчас думает о будущем ее и ребенка.
Господи, как можно вот так просто войти и разбить сердце человека и его надежды? Как можешь ты это сделать, Пол? Забрать у него его дом… забрать его ребенка… маленького мальчика, как Хэнк… Господи!
Пол опустил голову на руки; затем, вспомнив, где он находится и понимая, что такая поза несомненно привлечет к нему внимание, он заставил себя завести машину и отъехать. Почувствовав, что на лице у него застыла болезненная гримаса, он постарался придать ему нормальное выражение. Ветер слегка охладил его пылающие щеки.
О, какая каша! Хенни и Дэн; Лия и Фредди и Хенни; Анна и…
Анна никогда на это не пойдет. Она не сделает такого безумного шага, не обратит в хаос достигнутый порядок. Как же хорошо он ее знал! У него было такое чувство, что он способен даже читать мысли Анны.
Итак, все это было не более, чем временным помрачением рассудка.
Нет, Анна, нежная, прекрасная Анна, мы не принадлежим в этой жизни друг другу.
Он поставил машину в гараж и направился к дому. Мими, очевидно, только что вошла. Она еще даже не сняла своей шляпы. С одного боку на шляпе торчало похожее на метелку перо, и оно чуть не выкололо ему глаз, когда Мими его поцеловала.
– Как прошел день? – спросил он.
– Хорошо. Хотя без тебя было скучно. А у тебя?
– Отвратительно.
И он рассказал ей о Хенни и Дэне.
– Мне очень жаль, дорогой. С тех пор, как ты возвратился, тебе уже пришлось столкнуться со столькими проблемами. Фредди, эта размолвка у Хенни с Дэном. Я знаю, как ты их обоих любишь. Мне жаль, дорогой. Но я надеюсь, у них все наладится.
Ее щеки от ветра разрумянились, и это очень ей шло. Она казалась такой хрупкой сейчас, с нежным, как у ребенка, румянцем и широко распахнутыми, с тревогой за него, глазами. Он легко мог представить себе, как она будет выглядеть, если он сделает что-то, что глубоко ее ранит.
– Казалось бы, – проговорила она, качая головой, – казалось бы, война должна была хоть чему-то научить нас всех, и однако этого не произошло.
– Чему, например?
– Относиться лучше друг к другу, – ответила она просто.
Что-то словно ударило его в самое сердце, и он воскликнул:
– О, Мариан, дорогая моя девочка! Я никогда не причиню тебе боль!
Она взглянула на него с удивлением.
– Боль? Конечно же, ты этого никогда не сделаешь. Нет-нет, никогда. Моя первая любовь. Твои косички, свисающие над учебником по алгебре. Голубые ленты на твоем платье, кружащиеся вместе с тобой в танце. Твоя вуаль невесты и букет, дрожащий у тебя в руках.
Он прижался щекой к ее волосам.
«…Живи, дабы могли жить твои дети…»
Эти слова из древней священной книги словно вдруг вспыхнули у него в мозгу. Сей хлеб и строй дома, они означали. Живи в мире. Исцеляй. Не причиняй боли. Всему, что рождено под солнцем, давай возможность жить и процветать, и не нарушай покоя.
