Катрин Панколь - Черепаший вальс
Они пообедали, не отрывая глаз друг от друга. Он рассказывал ей о делах. Объяснял, как пятый в мире производитель пластмассы, перекупив четвертого, вполне может стать первым. Затем осекся: «Я, должно быть, вам надоел. Не следует говорить о делах с красивой женщиной! Пойдемте по магазинам, хочу отблагодарить вас за то, что вы так хорошо меня выслушали…» Она не отказалась. Для нее настоящим мужчиной был тот, кто заваливал ее подарками. Он распрощался с ней на остановке такси, поцеловал руку. «Мне нужно вернуться и еще поработать, увы!» Какой тонкий, какой воспитанный человек!
Его первые подарки. Он смелел. Вскоре будет первый поцелуй, первая проведенная вместе ночь, может, еще и выходные, если получится… И чтобы все кончилось свадебным маршем и кольцом на пальце! Тра-ля-ля-ля! Она не может пойти под венец в белом, конечно, но цвет слоновой кости — самое оно. Если они поженятся летом… Она опрокинулась на кровать и прижала к себе платье.
Ей нужно просто набраться терпения. Такой человек не потащит женщину в темный уголок и не будет ее преследовать. Он звонил ей по утрам, спрашивал, свободна ли она, не хочет ли пообедать с ним, назначал свидание в ресторане и вел себя так галантно, что никто бы не подумал, будто между ними что-то есть. Но между ними ничего и не было! Он ее даже еще не поцеловал. Зато предложил в следующий раз пойти пообедать в парк Сен-Клу. Летом там очень приятно, можно прогуляться по аллеям. Она поняла, что наконец он поцелует ее, и вздрогнула. С ним она волновалась, как девочка.
Иногда ей было трудно скрыть свои чувства к Жозефине. Неуверенность и неловкость сестры раздражали ее все больше. И к тому же… Не получалось простить ей скандал с книгой. Если у нее теперь солидный счет в банке, это все благодаря мне! Она испытывала к Жозефине ревнивую неприязнь. Ей случалось внезапно встать и уйти, когда Жозефина начинала говорить про эти свои скучнейшие, навевающие сон исследования. Однако в силу обстоятельств жить у сестры было приятней, чем дома, одной, с приставучей Кармен, липучей, как клейкая лента для мух. И потом… Эрве тут, неподалеку. Она заметила, что он всегда назначает свидания в тех местах, где его не знают. Они никогда не виделись по выходным. В понедельник утром она смотрела на мобильник и ждала, что он зазвонит. Даже выбрала для Эрве специальный звонок. Клала телефон на подушку возле себя. Ждала три, четыре гудка, затем снимала трубку. Она, надо честно признаться, все время только тем и занималась, что ждала его. «У меня нет выхода», — думала она спокойно и бестрепетно. Скоро август. Его жена и дети уезжают на каникулы в большой загородный дом на Бель-Иле.
Она развернула широкую и длинную белую рубашку с высоким воротом. Скрывает морщины на шее. Вынула иголки и картон, положила ее на кровать. Укололась иголкой и обнаружила, что капелька крови попала на дивное платье «Боттега Венета».
Она яростно выругалась. Как отстирать кровь со светлой хлопковой ткани? Нужно позвонить Кармен.
Анриетта вышла из метро на станции «Бюзенваль» и повернула направо, на улицу Виньоль. Остановилась, отдуваясь, перед старым домишком, где жила Керубина. Болели суставы и страшно воспалился седалищный нерв, было больно ходить, она даже прихрамывала. Она уже не в том возрасте, чтобы ездить на метро, спускаться и подниматься по лестницам, стоять в давке вплотную к незнакомым людям с вонючими подмышками. Она даже специально снимала шляпу и одевалась попроще, но все равно у нее создавалось впечатление, что ее все разглядывают. Словно они знали про деньги у нее в бюстгальтере. Она сжимала руки на груди, чтобы предотвратить нападение какого-нибудь черномазого грубияна, и всем своим видом показывала, что старушонка она вредная и нечего возле нее тереться. Иногда, заметив свое отражение в стекле вагона, она сама приходила в ужас. Она смеялась над собой, уткнув нос в надушенный шарф. Войти в метро она могла только облившись с ног до головы духами «Жики» от «Герлен». Это был единственный способ не сломаться. Ее никогда никто не трогал, и чем больше времени она проводила в метро, тем более раздражительной и злобной становилась.
Она начала долгий подъем по лестнице дома Керубины. От запаха гнилой капусты к горлу подкатывала тошнота. На каждой лестничной площадке приходилось делать передышку. Наконец она добралась до четвертого этажа. Пощупала лифчик, вздохнула. Как она любила их, эти денежки! Какие они приятные на ощупь! Они тихо, нежно шуршали, как птички, расправляющие перышки. Шестьсот евро — не фунт изюму! За какие-то иголки. Не шибко великий труд. А результатов что-то не видно. Сколько ни хожу под окнами у Марселя, что-то не вижу разбитого тела на мостовой. Я посылала запрос в полицию — безрезультатно. Не зафиксировано никаких самоубийств, никаких несчастных случаев. Таким манером мой банковский счет опустеет, денежки сольются в бездонную дыру, как грязная вода из ванной. Я уже шестой раз несу ей деньги. Шестью шесть — тридцать шесть, то есть три тысячи шестьсот евро псу под хвост. Это слишком! Сколько можно?!
Она заметила надпись у звонка. «Звоните, если вы несчастны». Я что, несчастная? Я — одна из тех убогих женщин, что готовы на все, лишь бы вернуть мужа? Да ни в коем случае! Я цвету и пахну, отлично себя чувствую в своем продуманном одиночестве и организовала весьма прибыльный бизнес, используя новый способ экономить деньги. Коплю, коплю, и никогда моя жизнь не была такой интересной. Обираю нищих, граблю, мошенничаю и умудряюсь жить, не тратя ни копейки. И в то же самое время я уже ухнула целое состояние на услуги этой жирной шарлатанки! Ну не глупо ли, дорогая Анриетта? Опомнись! Она всмотрелась в надпись и громко объявила:
— Ну и ладно, а я не буду звонить!
Развернулась и ушла.
Я, безусловно, заблуждалась, думала она на обратном пути, щупая купюры и всем существом внимая их сладостному шороху. Пускай Марсель с Жозианой милуются себе на здоровье, мне-то что за дело! Ведь я стала намного счастливей. Он оказал мне услугу, исчезнув из моей жизни. В ней появился смысл, а жить-то мне не так много осталось, надо признать. Сейчас, как говорят молодые кретины, я зажигаю.
Не далее как вчера ей удалось совершить кражу в «Эдиаре». Да, украсть. Она зашла, чтобы выдать свой коронный номер старушки-плакальщицы — надела для этого дырявые туфли и самое старое зимнее пальто, ведь каждому известно, бедные летом одеваются так же, как зимой, — приготовилась жаловаться на жизнь и тут заметила, что в магазинчике она одна. Продавщицы ушли в подвал, видно, сплетничали там или делали вид, что работают. Она открыла свою большую хозяйственную сумку и быстро наполнила: красное вино, бальзамический уксус (восемьдесят один евро за пятьдесят миллилитров), фуа-гра, сухофрукты, шоколадки, пакеты с огуречным супом, с луковым супом, орехи кешью, фисташки, миндальное печенье, немы[128], весенний салат, нарезка ветчины, заливные яйца, разные сыры. Она зацепила все, что оказалось на расстоянии вытянутой руки. Сумка стала невыносимо тяжелой. Плечо чуть не отнялось. Но какое удовольствие! Струйки пота катились по рукам. Справедливость восстановлена: я воровала у бедных, теперь я ворую у богатых. Жизнь прекрасна и удивительна.
