Евгения Перова - Созданные для любви
– Я лучше уйду в монастырь! – плакала я.
– В монастыре ты уже была, – отмахнулась Елена Петровна.
Тогда я не выдержала и призналась в том, что мы с Алешей любим друг друга, и я не могу выйти ни за кого другого, потому что поклялась ему в верности, и лучше уж в омут, чем жить с нелюбимым!
– Прямо так и любите? Ох, дети-дети…
Я любила Алешу так, что не передать словами, и клятвами мы обменялись, но никогда я не надеялась, что нам позволят обвенчаться! Безродная приживалка, взятая из милости, пусть даже и воспитанная, как барышня, – разве я ровня Алексею Несвицкому?! Я прекрасно осознавала свое положение и была готова к тому, чтобы вернуть Алеше слово и постричься в монахини, если бабушка заставит его жениться на достойной его положения невесте. Но никогда, никогда не приходило мне в голову, что я могу выйти за кого-то другого!
Елена Петровна мрачно задумалась, а я смотрела на нее с мольбой – волнение мешало мне понять, что она чувствует и о чем думает, а она, не выдержав моего напряженного взгляда, закрыла глаза. Не знаю, сколько длилось наше молчание, но вдруг что-то изменилось, как будто тонкая трещинка появилась на льду – одна, другая, третья! Неужели княгиня смягчится?! Неужели… благословит нас?! Елена Петровна тяжко вздохнула и взглянула на меня:
– Все равно Алеше еще рано жениться. Семнадцать лет, мыслимое ли дело!
– Мы подождем! – затрепетала я.
– Вот и подождите. До его совершеннолетия. А там видно будет.
Я радостно закивала, подозревая, что Елена Петровна рассчитывает за это время как-то охладить нашу привязанность и найти Алеше другую, более подходящую невесту. Но я была уверена в своем рыцаре. Всего-то года четыре подождать, подумаешь!
– К тому времени я помру, тогда и делайте что хотите, – устало сказала Елена Петровна, а потом добавила, усмехнувшись: – Если только ты меня раньше не отравишь.
Я вспыхнула и резко поднялась. Хотела что-то сказать, но горло сдавило спазмом. Наверно, лицо мое страшно изменилось, потому что я увидела испуг в глазах Елены Петровны, которая протянула ко мне руку и растерянно пробормотала:
– Что ты! Я ж пошутила!
Но я уже бежала к дверям. Выскочила на крыльцо и понеслась, не разбирая дороги. Слезы застилали мне глаза, и я ничего вокруг не видела. Остановил меня только внезапно грянувший колокольный звон – я остановилась и машинально перекрестилась на виднеющийся впереди золотой купол с крестом. Оглядевшись, я поняла, что оказалась на дороге, ведущей к монастырю: вокруг стройными рядами стояли корабельные сосны. Сзади раздался какой-то крик – я оглянулась: это была горничная Стеша, которая, видно, давно бежала за мной и совершенно запыхалась. Увидев ее, я снова сорвалась с места. Тут с боковой дороги выехала бричка с управляющим, и Стеша закричала, чтобы Федот Игнатьевич меня задержал. Он соскочил на землю и заступил мне дорогу:
– Куда это барышня направляется? – Но увидел мое лицо и уже другим тоном спросил: – Что случилось, Хиония Петровна? Кто вас обидел?
Я зарыдала с удвоенной силой, тогда он посадил меня в бричку и опустил откидной верх. Потом дал мне свой носовой платок и погладил по голове:
– Ну, отчего ж вы так убиваетесь, Онечка?
– Я не пойду за вашего сына! – выпалила я.
– А он что, посватался?
– Ни за что не пойду!
– Да и не надо, кто ж вас заставит? На нет и суда нет. Ишь, и с отцом не посоветовался, торопыга. Я бы ему сразу сказал, что напрасно старается.
– А Елена Петровна…
Тут я снова вспомнила ее слова и меня затрясло.
– Ах ты, Господи! Да что ж такое, деточка?
И я вывалила ему все: и про наши с Алешей клятвы, и про все прочее:
– Как она могла мне такое сказать?! Я же… всю жизнь! Я так старалась! Я никогда… Как она могла-а…
– Ну ладно, ладно! Она пошутила! Вы же знаете княгиню: иной раз что-нибудь эдакое скажет, а потом сама жалеет. Она же сейчас, поди, в обмороке! Вон, Стешу за вами послала! А далеко ли вы бежали-то, Хиония Петровна?
– В монасты-ырь…
– Да, беда. Поедем домой, деточка? Поедем, поедем, ничего! Все будет хорошо!
И мы поехали. По дороге подобрали бедную Стешу, которая сразу же принялась целовать мне руки и причитать:
– Ой, да что ж вы, барышня, удумали! Елена-то Петровна решила, что вы к пруду топиться побежали!
– Топиться?! – воскликнул Матвеев. – Ну нет, этого мы никак не можем позволить!
И надбавил ходу. Увидев меня, Елена Петровна поднялась с кресла и распахнула объятия, а я с рыданием кинулась к ней на шею:
– Простите меня, простите неблагодарную!
– Это ты меня прости, дитя мое, – дрожащим голосом сказала Елена Петровна. – Совсем я из ума выжила…
Вечером я написала письмо Алеше, но ни словечком не обмолвилась о нашей с Еленой Петровной размолвке, только сообщила, что бабушка велела нам ждать до его совершеннолетия. Нам казалось, это так недолго!
31 мая 1914 года Алеша окончил курс в гимназии Гуревича, получив аттестат зрелости, похвальный лист и золотую медаль лучшего ученика. Он начал готовиться к поступлению на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, но 28 июня Гаврило Принцип застрелил в Сараево австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда, а шестого августа Австро-Венгрия объявила войну России. Так началась великая война, названная впоследствии Первой мировой.
Конечно, наш рыцарь Алеша не мог остаться в стороне! Я проплакала все глаза, но отговаривать не стала, понимая, что бесполезно. Мы повторили нашу клятву и обменялись медальонами с фотографиями – шнурок к Алешиному медальону я связала из собственных волос. Бабушка, как водится, узнала обо всем последней, так что ей пришлось смириться. Я проводила вольноопределяющегося Алексея Несвицкого до вокзала и долго махала вслед уходящему поезду белым платочком. Елена Петровна простилась с внуком дома. Она сразу резко постарела и стала выглядеть на все свои восемь с лишним десятков лет – у нее даже начала трястись голова, чего раньше не наблюдалось.
– Скажи мне, душенька, – спросила она, глядя на меня глазами, полными слез. – Скажи, что ты чувствуешь своим сердечком: увидим ли мы еще нашего мальчика?
– Да! – ответила я твердо, потому что именно так и чувствовала.
После нашей дикой ссоры и последующего примирения Елена Петровна стала относиться ко мне гораздо нежнее, хотя по-прежнему лелеяла надежду пристроить за Алешу одну из кузин. Тут удача неожиданно оказалась на моей стороне: Надя, которую никто больше не называл детским прозвищем Нинишь, уже обручилась, а Зинь-Зинь была еще слишком юна для замужества и к тому же знала о нашей с Алешей любви и вполне нам сочувствовала.
Через пару недель зашел попрощаться Степан Матвеев – со дня его неудачного сватовства мы не виделись. Я знала, что отец устроил ему выволочку: зачем полез в воду, не зная броду? А Степа оправдывался тем, что Елена Петровна первая заговорила с ним о возможной женитьбе, выведала его чувства и так ловко подвела к предложению руки и сердца, что он и опомниться не успел. Сам он робел передо мной и только собирался с силами поведать о своей любви. Степан конфузился, разговаривая со мной, но я отвечала ему очень ласково, изо всех сил стараясь сдерживать слезы, потому что ясно видела у него за плечом ангела скорой смерти.
