Осколки тебя (ЛП) - Малком Энн

— Если честно, то у меня нет аллергии на кексы, — выпалила я.

У меня что, завелась новая привычка? Говорить в тишине, которой я обычно наслаждалась?

Марго вскинула бровь и слегка улыбнулась.

— О, я знаю.

~ ~ ~

Я провела почти приятный день с незнакомкой, вином и восхитительными на вкус кексами. Я съела два. Две порции сложных углеводов, сахара и насыщенных жиров. И мне понравилось. За что я себя почему-то не ненавидела. Как не ненавидела и Марго.

Отвлечься от ноутбука было, мягко говоря, приятно. А эксцентричная, резкая и забавная Марго вызвала у меня зуд в затылке, в месте, где зарождались мои истории, словно инфекция. Чем, по-моему, они и были. У меня даже проявились симптомы этой инфекции — парочка идей и обрывки сюжетной линии. В основном поздно ночью или ранним утром, когда мой мозг был слишком затуманен, чтобы что-то понять.

Я не стала паниковать. Зачем? Вирусы всегда быстро распространяются.

Мне становилось все хуже и хуже, пока история не захватывала меня, и единственным лекарством было перенести ее на страницы. Хитрость заключалась в том, чтобы не забегать слишком далеко вперед. Начать лечить себя — писать — до того, как по-настоящему заболею.

Поэтому я пока не стала создавать персонажа-прототипа Марго или обдумывать, какой она будет в моей истории. Но я позволила этой идее осесть в голове. Вот как это иногда бывало. Случайный разговор. Бездомный крикнул мне на улице о своем восхищении. Какое-то телешоу, полное подростковой чуши и дыр в сюжете. Музыка. Убийство.

И если честно, в основном меня вдохновляло именно убийство.

Многие считали любое убийство трагедией. Для меня же оно было и отдыхом, и работой, и чем ужаснее оно было, тем лучше. Конечно, я бы предпочла, чтобы какого-нибудь бедного человека не убивали, чтобы я могла вдохновиться на историю, но людей убивали в любом случае.

Когда я смотрела на мигающий экран, на то, что разрушило мой гребаный кайф, в памяти всплыл именно этот аспект моей личности. Любовь к убийствам.

Моя мать ненавидела во мне это. То, что с юных лет меня больше интересовал Дин Корлл¹³, а не сериалы подобные «Клубу нянь¹⁴» или что там еще она пыталась мне навязать. Или то, что я носила только черное и резала платья пастельных тонов кухонными ножницами.

Я могла бы проигнорировать ее звонок.

Это было правильно.

Для меня, конечно.

Но в какой-то момент мне все равно придется ответить. Я выделяла своей матери пять минут в месяц. Она итак была рядом все мое детство и ей повезло, что она получила от меня так много.

— Ты не отвечала на мои звонки, — поприветствовала она меня.

Каждый ее звонок начинался с этой фразы.

Я вздохнула.

— Я в курсе.

— Ты даже не потрудишься придумать какое-нибудь оправдание? — прошипела она.

Я прикусила губу. Привычка, появившаяся у меня в раннем подростковом возрасте. Я жевала губу, пока она не распухала и не лишалась кожи, после чего я не могла есть без боли в течение недели.

Где-то провели исследование, что в организме некоторых людей выделяется химическое вещество, расслаблявшее их, когда они кусают губы. Думаю, не стоит удивляться тому, что я расслаблялась, поедая собственную плоть.

— Какой смысл? Ты же знаешь, я не отвечаю на твои звонки не потому, что занята или потому что у меня дедлайн или пропала связь. Я не беру трубку, потому что не хочу с тобой разговаривать.

Я одновременно ненавидела и восхищалась собой за откровенную жестокость, с которой разговаривала со своей матерью.

— Скоро День благодарения, — сказала она вместо того, чтобы начать пассивно-агрессивное переругивание, как она любила.

Наверное, вспомнила о лимите времени во время разговора со мной.

— И об этом я знаю, — ответила я, глядя в окно и гадая, как лес будет выглядеть покрытый снегом.

Растения и деревья были практически безжизненны, если не считать парочки листьев, упорно цепляющихся за ветки, оттягивая неизбежное. Конечно, большую часть леса составляли сосны, но мне нравились именно растения, которые засыхали, гнили и весной оживали заново. Но больше всего они мне нравились безжизненными.

— И? — допытывалась мама.

— И что? — повторила я как попугай.

— Ты не сообщила мне что приедешь.

Еще одна вещь, которую я подарила своей матери — точнее, своему отцу — это посещение ровно двух национальных праздников и одного личного: Рождество, День благодарения и день рождения моего отца.

Я ненавидела почти каждую секунду этих визитов. После этих праздников я возвращалась домой настолько обиженной, разбитой и измученной детской травмой, что за неделю писала половину бестселлера. Это составляло семьдесят процентов причины, почему я вообще ездила на эти праздники. Остальные тридцать процентов принадлежали моему отцу. А учитывая, что его не стало, я не так отчаянно искала новые эмоциональные шрамы, чтобы превратить их в книгу.

— Я не сообщила, потому что не приеду, — сказала я наконец.

Пауза.

Очень напряженная.

— Мы договаривались что ты будешь приезжать на каждый семейный праздник. Я даже молчу о том, что разговариваю со своей дочерью всего лишь двенадцать раз в год. Что ты не звонишь мне в мой день рождения и не отвечаешь на мои звонки в свой. Молчу обо всем, что ты говоришь обо мне в средствах массовой информации…

— Я вообще не говорю о тебе в СМИ, — перебила я ее.

— Именно. — Слово было сказано резко и обвиняюще. — Ты — одна из самых известных писательниц своего поколения и отчасти благодаря образованию, которое мы с отцом тебе дали.

Я помассировала виски.

— Хорошо, в следующей статье «Таймс» спою тебе дифирамбы, — солгала я.

— Ты должна приехать на День благодарения.

— Единственное, что я должна — раз в три года сдавать мазок. Приезжать к тебе на День благодарения не обязана, это годовщина грубого геноцида и колониализма.

Я говорила стопроцентную правду, но не геноцид и колониализм останавливали меня от поездки. К несчастью для человеческой расы, они были обычным явлением.

— Ты даже не собираешься навестить своего отца? — спросила моя мать тем резким, вызывающим чувство вины тоном, в котором она была экспертом.

— Зачем мне навещать своего отца? Он умер, — ответила я резким, холодным и жестоким тоном, в котором профи была уже я.

Резкий вдох моей матери сказал мне, что я попала в точку.

— Твой отец не умер, Магнолия, — прошипела она. — Не смей больше так говорить о нем.

Я фыркнула.

— Я поверю тебе, если ты прямо сейчас позвонишь ему, и он назовет мое имя, — бросила я вызов.

Пауза. Долгая пауза.

— Правильно, ты не можешь ему позвонить, — сказала я, нарушая молчание. — Потому что он не помнит моего имени. И того факта, что у него вообще есть дочь. Или жена, если уж на то пошло. Мой отец стал бы единственной причиной, по которой я поехала бы домой на День благодарения, потому что он единственный из моих родителей, кто не винит меня в смерти Коди.

Еще один резкий вдох.

— Даже не пытайся изображать шок или защищаться, — продолжила я. — Потому что мы обе знаем, что я права. Даже до того, как отец умер, ты не была рождена стать матерью. Ты рождена для того, чтобы быть женой полковника, и, к несчастью для тебя, у этой роли оказался побочный эффект в виде рождения детей. Я рада, что ты вела себя как холодная, бесчувственная мегера и сделала из меня себе подобную. Потому что без тебя я бы не добилась всего того, что у меня есть. За это я тебе безмерно благодарна, мама. Я оплачу для тебя самый лучший дом престарелых, когда ты, наконец, поддашься какой-нибудь болезни. Кроме того, не жди меня больше на Рождество, дни рождения или любые другие дерьмовые праздники, призванные объединить ненавидевших друг друга людей.

Высказавшись, я повесила трубку, направилась к шкафу, где хранила спиртное, и принялась топить свои печали в виски.

ГЛАВА 5

«Все всегда заканчивалось слишком быстро. Я старался растянуть время, чтобы не искать другую жертву, но делать это становилось все труднее. Никто меня не ловил. Даже близко. Я был богом. И смертью. Вот какой подарок я им делал. Давал возможность умереть ради искусства. Разве женщина может мечтать о смерти прекраснее?»