Джоанна Лэнгтон - Итальянский темперамент
Поглаживая рукой низ ее живота, он нащупал тонкий рубец и замер.
— Откуда это у тебя? — спросил он неожиданно напряженным голосом.
Мысли Марши вновь ожили. Вся она встрепенулась в предчувствии опасности. Винченцо уже поворачивал ее к себе, желая, по всей видимости, тщательно осмотреть рубец. И прежде чем она успела схватить что-нибудь и прикрыться, он достиг своей цели. Осмотрев шрам, оставшийся у нее после кесарева сечения, Винченцо побледнел.
— Тебе делали операцию, — сказал он, пока Марша, сев на кровати и впопыхах схватив валявшееся на полу платье, старалась прикрыть им все, что могла. — Серьезную операцию…
— Да нет, обычные маленькие женские неприятности, — в отчаянии солгала она, избегая его пытливого взгляда.
— Это выглядит гораздо серьезнее. Что с тобой было? — допытывался он.
— Я же сказала, так, ерунда, ничего… особенного.
— Не похоже на то, что это просто ерунда. Шрам слишком велик.
— Но это именно так и есть, и жаль, что он показался тебе таким уродливым, — огрызнулась она, готовая сказать и сделать все, что угодно, лишь бы отвлечь его от этой темы.
— Я вовсе не считаю его уродливым, но мое желание все знать о тебе вполне естественно, — неловко попытался объяснить свое любопытство Винченцо, — потому что если этот шрам-всего лишь последствие маленьких женских неприятностей, значит, ты побывала в руках совсем уж неумелого хирурга.
Он спрыгнул с кровати, очевидно совершенно не осознавая своей наготы. Марша промолчала. Она вспоминала день, когда родился Сэмми. Роды были длинными и тяжелыми, именно поэтому врачи и решились на кесарево сечение, хотя она была молода и крепка. Но, как ей потом сказали, бедра у нее были такими узкими, что разродиться самостоятельно она бы не смогла. Кстати, она так никому, кроме Айрис, и не призналась, кто отец Сэмми. А сестра поклялась хранить ее тайну.
И все же после всего пережитого она вновь оказалась в постели с Винченцо. Этот неожиданный возврат к реальности вновь вверг ее в пучину стыда. Инстинктивно, с единственной мыслью спрятаться от окружающего мира, она скорее скользнула под покрывало и, перевернувшись на живот, уткнула пылающее лицо в подушку. Она предала саму себя, и ей нечего сказать в свою защиту.
— Я раздумал жить вместе с тобой, — вдруг прозвучал в напряженной тишине комнаты подчеркнуто сухой голос Винченцо.
Ничего удивительного, подумала она, судорожно пожав плечами. Он уже получил то, чего хотел, и это стоило ему минимум труда. Теперь только полный идиот решился бы предлагать ей жить под одной крышей! Соблазнение, полумрак, музыка и прочие приемы не потребовались, так же как и в прошлый раз! Винченцо утолил свой сексуальный аппетит, не прибегая к тем уловкам, которые другие женщины, вероятно, приняли бы как должное. Она получала какое-то мазохистское удовлетворение от того, что растравляла свои душевные раны.
— Если ты попадешь в роскошное окружение, если тебе будут прислуживать, то, чего доброго, опять возомнишь, что сумеешь получить от жизни все, что тебе нужно, используя секс как плату, — объявил Винченцо, как будто произнося приговор гулящей женщине, которую за ее распутство должны были провести в позорном виде по улицам, выпороть у столба, а потом изгнать из города. Так, кажется, поступали с развратницами у них на Сицилии?
— Я хочу, чтобы ты ушел, — раздался заглушенный подушкой ответ. Она хотела, чтобы он ушел до того, как она начнет рвать на себе волосы и истерически рыдать. Никогда еще ей не было так плохо.
— Когда я удостоверюсь, что ты действительно истратила все мои деньги до копейки, я буду готов помочь тебе перебраться в какое-нибудь жилище, которое будет немного меньше похоже на одиночную камеру, — холодно заявил Винченцо. — Но я не собираюсь брать тебя на содержание. Ты должна будешь найти себе работу, любую приличную работу, на которой не будет соблазна заработать деньги нечестным путем.
Выслушав все это. Марша оторвала голову от подушки и впилась в него пронзительным взором потемневших от горя глаз.
— И что прикажешь мне делать? — проговорила она неверным, дрожащим голосом. — Стать уборщицей? Или прачкой?
Винченцо не удостоил ее взглядом.
— Мне все равно, лишь бы это был честный труд.
— Программа исправления. — К горлу уже подкатывал истерический хохот. Она пыталась сдержать его, но не смогла, и мрачную тишину комнатки нарушили раскаты идиотского смеха.
Злобно выругавшись по-итальянски, Винченцо стал трясти ее за плечи.
— Прекрати немедленно! — прошипел он.
— Н-не могу! — выдавила она, но гневный огонек в его черных глазах подействовал на нее, как холодный душ.
— Постарайся! — В устремленном на нее взгляде появилось опасное выражение. К своему ужасу, Марша почувствовала, что у нее из глаз потекли слезы. В попытке скрыть их она отвела от него взгляд. Он заклеймил ее как преступницу, заставил бросить работу, лишил заработанного с таким трудом повышения, а она заплатила за все эти оскорбления своим телом. Боже мой, что с ней такое творится? Что случилось?
Он снова выпрямился.
— Не делай вид, будто отдалась мне против своей воли. Ты сама этого хотела чуть ли не больше меня, — язвительным тоном произнес он. — И учти, больше я не желаю делить тебя ни с кем из твоих партнеров по постели. А твои крокодиловы слезы на меня не действуют. Я тебя насквозь вижу…
— Ты слепец, — устало прошептала Марша, опуская голову на поднятые колени.
— Я сильнее тебя, — как бы желая окончательно сокрушить ее, объявил Винченцо. — И очень опасен, когда меня пытаются водить за нос. Запомни это, и у нас с тобой все пойдет нормально.
Она услышала звук открывающейся двери.
— Завтра в восемь вечера. Если ты к тому времени успеешь привести себя в порядок, я возьму тебя поужинать.
— Кто бы мог подумать, — ответила Марша отрешенным голосом.
— Судя по твоему виду, тебя стоит подкормить…
— Как индейку, перед тем как отправить ее в духовку.
— Что, черт побери, с тобой творится? — внезапно обернулся он к ней.
— Ничего.
— Тогда не напускай на себя такой чертовски жалостный вид!
Марша обняла колени трясущимися руками.
— Я просто устала, вот и все, — промямлила она, страстно желая, чтобы он поскорее ушел.
Винченцо наклонился и с напугавшей ее нежностью убрал с ее лица прядь растрепавшихся белокурых волос.
— Я не думал, что все получится именно так, — пробормотал он, склоняясь над ней. — Но я солгал бы тебе, если бы сказал, что жалею о случившемся. Я не хочу, чтобы ты мне сопротивлялась.
— Не буду, — убито пообещала она, хорошо понимая, что он совершенно намеренно, одним бурным совокуплением, стер с лица земли все ее оборонительные линии. И поскольку теперь оказался на коне, ему было совершенно безразлично, что же чувствует сама она.
