Анхела Валвей - Охота на последнего дикого мужчину
Не желая чувствовать себя неудачницей, я считала, что удача здесь ни при чем. Я говорила себе, что нечего жаловаться: вот вчера в кошельке не было ни евро, а сегодня есть хотя бы один. Однако на меня это почти никогда не действовало. «Бабки» не дают счастья, но помогают залечивать душевные травмы при его отсутствии.
Последние два дня единственным бальзамом для моей души был Эпикур и группка его последователей, в чьем учении сочетались скептицизм и страсть, а это отвечало перепадам моего настроения и нуждам моей души. Я была убеждена, что следует благодарить природу, которая позволяет легко достичь необходимого и мешает получить избыточное. Я знаю, что изобилие – это нечто ненужное, однако в мире, подвластном его тирании, необходимы значительные усилия воли, чтобы придерживаться такой идеи. Самодостаточность – это большое благо, но нужно признать, что я им обладаю исключительно в физическом смысле: мне всегда хватало тех немногих вещей, которые я имела, и я довольствовалась малым. Те, кто не стремятся к изобилию, больше им наслаждаются, я, например. Поэтому я знаю, что получу от него все возможное. Даже Эпикур не советовал довольствоваться малым, не терять чувство меры, и это войдет в привычку и станет фундаментом будущего счастья. Оно имеет свои границы, но вполне достижимо. А так как разумность – главное из достоинств, а я считаю, что обладаю им, то буду пользоваться им сегодня, и завтра, и послезавтра, и потом… Я не боюсь правосудия, потому что все, чем владею, я получила от природы. Правосудие – это не дар, полученный человеком при рождении, а социальный договор, который варьируется в зависимости от обстоятельств и исторического момента. Я не совершила преступления и не поддалась искушению, я только взяла то, что природа невинным образом положила в мои руки.
И я верю, что выйду из этого переплета невредимой.
Однажды ночью мне позвонила моя подруга Коли, и в моей жизни все существенно изменилось. Пришло время играть, и я знала, что мои номера выигрышные. Надо только остаться живой, чтобы сорвать большой куш.
Мою подругу Коли зовут Флор, она расположена к полноте, и я считаю ее привлекательной, крупной и соблазнительной самкой, у которой, безусловно, больше шансов найти себе пару, чем у меня, в наше время человеческие самцы держат нос по ветру, выслеживая нас. Все знают ее как Колифлор.[6] По правде сказать, я не так воспитана, чтобы называть ее этим именем, поэтому зову ее Коли. По моему мнению, она одна из немногих, конечно не считая Бренди, настоящее призвание которой быть женщиной-объектом, доведенной до психической крайности. Однако она единственная из моих знакомых открыто призналась, что поступила в университет не только чтобы изведать то, о чем сообщала надпись на дверях аудитории: «Здесь ежедневно насилуют». Она сказала, что кроме этого хотела получить профессию, чтобы зарабатывать на жизнь. На втором курсе она сменила факультет, бросив биологию, и перешла в медицинскую школу, вскоре ее закончила и стала работать в больнице в ночную смену. Она поставляет нам с доном Мануэлем большое количество клиентов. Каждый раз, когда кто-нибудь у них умирает, она беседует с родственниками и дает им нашу карточку. Дон Мануэль никогда не платит ей комиссионные. Обычно потом я провожу пару вечеров с Коли в окрестных барах, выступая в роли приманки, на которую она ловит какого-нибудь неудачника-полуночника или больного с отслоением сетчатки.
Я знаю Коли с раннего детства. В ней и тогда было что-то от нынешней Колифлор: генерал Норман Шварцкопф в юбке с соской во рту и идеей-фикс – встретить мужчину, который разобьет ей сердце.
Однажды вечером я находилась в часовне, которую мы используем как зал для бдений у тел покойных и где в то время лежала старуха, а компанию ей составлял только бывший любовник одного из ее внуков, очень впечатлительный и чувствительный юноша, который прорыдал около получаса, а потом попрощался со мной, крепко меня обняв и поцеловав в щеку. Он исчез, и мы с доньей Ампаро на несколько минут остались одни. Потом я удалилась в офис, села в кресло шефа и немного почитала Эпикура, постепенно уясняя, что для него – мудреца и счастливого человека – было одинаково важно хорошо жить и хорошо умереть. Через некоторое время у меня в голове стали роиться ненужные вопросы. Я почувствовала, что меня сморит сон, если я не успею найти среди видеокассет шефа с Дорис Дей такую жемчужину, как «Интимные откровения» с участием Джесса Франко.[7] Я могла поклясться, что прошлым вечером видела эту кассету в сумке дона Ориоля, которую тот оставил, когда зашел в мастерскую, чтобы что-то забрать. Я направилась к полке, где стояли кассеты, и в этот момент зазвонил телефон. И как всегда в таких случаях, когда эта зараза застает меня врасплох, я чуть не подскочила и мое сердце чуть не выскочило из груди.
– Говорите! – закричала я.
– Это ты, Кандела? Какое дерьмо…
– Слушай, подруга. Запихай свое дерьмо себе в рот.
Я уже привыкла к таким звонкам.
– Не вешай трубку, это я, Флор! Не вешай трубку, черт побери!
– Коли, можно узнать?..
– Ты должна приехать в больницу, пожалуйста. Мы здесь вдвоем с Эктором, одни на этаже, а Эктор только практикант, черт, он даже еще не получил диплома. А я… подруга, не представляешь, в каком я состоянии.
Когда Коли немного успокоилась, я наконец поняла суть дела: у них есть клиент, он цыган, и у него ортодоксальная семья. Я оставила донью Ампаро в одиночестве, включила автоответчик, заперла дверь и поймала такси.
Я быстро доехала до больницы. Коли стояла в дверях, ждала меня и дымила как паровоз.
– Поезжай на другом лифте, не хочу, чтобы тебя видели, – сказала она мне. – Мы его положили в отдельную комнату. Не было времени ничего оформить.
– Не надо так волноваться, дорогая. Мы же не роды принимаем, верно? – успокоила я ее. – Мы просто обеспечим достойное и заслуженное успокоение еще одному смертному.
– Ха, сама с ними поговори. Ни Эктор, ни я не в состоянии сообщить им.
Патриарх лежал на спине на раскладной кровати, прикрытый белейшими, но проштампованными простынями, так что можно было определить имя больничного спонсора. Покойный был худым, жилистым, с выдающимся смуглым носом торчащим вверх, и напоминал персонаж из книги о сверхъестественных силах. На голове у него была шляпа, а в руках он решительно сжимал красивую, довольно тяжелую трость, способную нанести серьезные увечья. В ее центральной части была вставка из чего-то вроде стекла, заполненная жидкостью, похожей на воду. Хотя он умер три часа назад, у него все еще стояла капельница и он был подключен к медицинским аппаратам, выносящим единодушный и безоговорочный приговор: все по нулям, конец.
