Кэтрин Уэбб - Полузабытая песня любви
– Я… любила его, – призналась Димити, сопровождая свои слова едва заметным кивком головы.
Они смотрели друг на друга через порог, и Делфина, казалось, не знала, что ей теперь следует сказать или сделать.
– Послушай, я… Можно мне зайти ненадолго? Мне бы хотелось поговорить с тобой о…
– Нет! – быстро покачала головой Димити.
Это был и отказ, и ответ, обращенный к внутреннему голосу, который где-то на задворках сознания шептал, что самой худшей из всех ее провинностей станет решение отвернуться от Делфины. Она подавила этот голос, чтобы стоять на своем.
– Ну да, – произнесла Делфина, смутившись. – Конечно. Разумеется… Тогда не выйдешь ли, чтобы со мной пройтись? По пляжу? Не хочется уезжать просто так. Я… не знаю, куда мне теперь податься.
Димити посмотрела на нее и почувствовала, как пустота у нее в голове улетучивается и начинается падение. Но глаза Делфины казались такими кроткими, таким умоляющими. В конце концов Димити поняла, что не может ей отказать.
– Ну хорошо. Пройдемся по пляжу, – согласилась она.
– Совсем как в старые времена, – отозвалась Делфина. Но обе знали, что это не так, и ни одна из них не улыбнулась.
Делфина и Димити спустились вниз по долине, пересекли поля Южной фермы и вышли на берег. Светило осеннее солнце. Они направились на запад, петляя между валунами, пока не оказались на гальке у самой воды. В тот день море было тихим, красивым и серебристым, словно мир стал спокойным и безопасным местом. Однако девушки понимали, что это лишь видимость.
– Как твоя мать? – спросила Делфина. – Мне, знаешь, часто вспоминается время, проведенное здесь. Перебирая в памяти прошедшее, я теперь могу понять, как тяжело давались тебе наши приезды и отъезды. И я… догадываюсь, какую нелегкую жизнь тебе устраивала из-за нас мать. Все эти шишки и синяки, которые у тебя появлялись с такой регулярностью… Я в то время была так слепа, Мици, – проговорила она.
– Мать уже мертва, – торопливо произнесла Димити. Она не могла вынести того, что Делфина перед ней извиняется.
– О, мне так жаль.
– Пустое. Я о ней не скучаю. Может, не следовало бы так говорить, но это правда.
Делфина слегка кивнула и больше ничего не спрашивала про Валентину.
– Но разве тебе немного не одиноко теперь, когда ты предоставлена самой себе?
– Я не… – Сердце Димити замерло. Она чуть не проговорилась о том, что теперь не одна. Еще немного, и она бы все выболтала. Нужно научиться думать быстрей и говорить меньше. – Мне вовсе не одиноко, – выдавила из себя она.
Голос ее был неровный, потому что в голове стоял гул, как от крыльев множества насекомых. Делфина взглянула на нее и нахмурилась, не веря такому ответу.
– Когда война подойдет к концу, все изменится, – пообещала она. – После войны ты сможешь поехать, куда захочешь, и заняться всем, чем пожелаешь.
Она говорила с уверенностью, а Димити молчала, размышляя, как могло получиться, что такая умная девушка все еще может верить в подобную чепуху.
Они вышли на широкую полосу безукоризненно ровного песка, отутюженного приливом. Делфина остановилась и посмотрела на это место пугающе пристально.
– Вон там… неужели ты не можешь ее увидеть? – прошептала она.
– Кого?
– Элоди. Разве ей не понравилось бы это место? Она тут же написала бы на песке свое имя или нарисовала картинку.
– Она принялась бы ходить колесом, – согласилась Димити, и Делфина улыбнулась.
– Да, это верно. И стала бы жаловаться, что мы слишком медленно ходим и что она проголодалась.
– А мне она сказала бы, что я тупая и ничего не знаю.
– Но ей все равно хотелось тебя слушать. Ей нравились твои истории и твои дорсетские песенки. Сама знаешь, в каком она была от них восторге. Просто она тебе завидовала. Тому, какая ты взрослая, какая свободная. И тому, как тебя любят папа и мама.
– Я никогда не чувствовала себя свободной. И никогда не нравилась Элоди, – возразила Димити.
– Она была еще слишком маленькая, чтобы понимать, в чем дело. В этом не было ни твоей вины, ни ее. – Делфина уставилась на желтый песок, на серебристую кромку воды. – Ах, Элоди! – выдохнула девушка. В глазах у нее блеснули слезы. – Когда я думаю обо всех вещах, которые она никогда не сделает и которых никогда не увидит… мне становится мучительно больно. Так больно, что я едва могу дышать. – Делфина прижала кулаки к груди. – Ты никогда такого не чувствовала? Того, что можешь умереть, перестав дышать?
– Чувствовала.
– Мне Элоди иногда снится. Как будто бы наступило Рождество и мы уже взрослые. Я вижу, какой красивой моя сестра стала, какой умной и проницательной. Она бы разбила немало сердец, наша Элоди. Так вот, Элоди приезжает ко мне на Рождество, мы с ней стоим под огромной елкой, усеянной огнями, и разговариваем. Лесная красавица вся освещена горящими гирляндами. Отблески их сияния ложатся и на глаза, и на волосы. Элоди одета в серебристое платье, и ее волосы темней, чем бусы из черного янтаря. Мы выпиваем по бокалу шампанского, смеемся, обмениваемся секретами и сплетничаем о ее последнем поклоннике. И я… – Делфина замолчала, потому что горло сжало беззвучное рыдание, а голос пропал. – И я… просыпаюсь такой счастливой после этих снов, Мици. Такой счастливой. – Делфина закрыла лицо руками и заплакала. А Димити не дыша стояла рядом и чувствовала, что вот-вот умрет.
В течение долгого времени девушки не говорили ничего. Они просто смотрели, как маленькие волны невозмутимо лижут береговой песок. Делфина перестала плакать и подняла мокрое лицо к горизонту. Она теперь выглядела такой же спокойной, как морская вода, такой же немой и непостижимой.
– У тебя есть новости о Селесте? – спросила Димити, не уверенная, что хочет услышать ответ.
Делфина, моргнув, кивнула:
– Она прислала письмо, когда я отправила телеграмму моей grandmàre [103]. Оно просто ужасное. Я ношу его с собой и время от времени перечитываю в надежде, что раньше просто неправильно понимала, что в нем написано. Но чуда, конечно, не происходит.
– О чем в нем говорится?
– Мама пишет, что любит меня, но слишком тоскует по Элоди, чтобы захотеть со мной встретиться. Но о чем в нем действительно говорится, хотя и между строк, так это о том, что она считает меня виноватой. Она не желает меня видеть, потому что не может меня простить. И она, конечно, права. Ведь это я убила сестру и чуть не отправила на тот свет мать, – яростно тряхнула головой Делфина. – Я была так уверена! Так уверена, что срывала лишь те травы, какие надо! Как я могла ошибиться? Как? – Делфина в отчаянии посмотрела на Димити непонимающим взглядом. Димити глядела на нее, открыв рот. Слова правда готовы были сорваться с ее языка, но почему-то медлили и продолжали ждать, когда она их произнесет. «Всему виной чернота, вдруг возникшая внутри меня, – хотелось ей сказать. – Мое сердце остановилось. Это была не я». Но Димити продолжала хранить молчание. – Мне казалось, я знаю, что делаю. Я думала, что разбираюсь в травах не хуже тебя. Воображала себя такой умной. – В голосе Делфины прозвучала ненависть к самой себе.
