Адам Торп - Затаив дыхание
— Что именно?
— Что перед этим зрелищем все людские усилия представляются совершенно бессмысленными? Нет, не я.
Джек вкратце изложил все сколько-нибудь существенные события последнего времени.
— Озадачил ты меня своим рассказом, — признался Говард. — Я совершенно оглоушен. Просто в шоке. Знай я, как все повернется, ни за что не предложил бы…
— Ладно, брось! — остановил его Джек. — Она использовала тебя в качестве алиби.
— А что с Яаном? Ты намерен с ним повидаться?
— По малышу я скучаю.
— Так поезжай к нему. И не тяни!
Джек вздохнул.
— Может, и съезжу. А может, ребенку только на пользу, если его папочка не пудрит ему мозги.
— Ага, пусть этим занимаются отчимы. Тебе когда-нибудь говорили, что у тебя прическа, как у Гитлера, разве что волосы погуще? Будь уверен, кстати — из Яана со временем выйдет потрясающий альтист, — с несвойственной ему серьезностью заключил Говард.
Джек кивнул. Компания клерков время от времени разражалась слоноподобным ревом, и Джек всякий раз невольно морщился, как от боли. Интересно, что требуется от человека, чтобы стать своим в такой кодле? Чтобы тебя считали нормальным мужиком?
— Лишь бы занятия музыкой не разрушили другую, не менее важную ипостась его жизни.
— Брось! Для Яана важнее всего будет звучание его альта, особенно в жару, черт бы ее побрал, — возразил Говард, хотя на дворе уже повеяло прохладой. — За глобальное потепление я подам в суд на янки. И на китайцев.
— А еще на британцев, — добавил Джек. — Да на всех подряд, кроме Милли.
— О-о, нашей дорогой Милли я просто не решусь вчинить иск!
Преувеличенно идиотский страх, изобразившийся на лице приятеля, покоробил Джека, тем не менее он выдавил из себя улыбку и поинтересовался:
— Известно ли тебе, кстати, отчего Яан хромает? Откуда у него искривление стопы?
Говард утвердительно кивнул:
— Известно. Представь себе, перед каждым чемпионатом гнусные коммунисты пичкали его мать особыми препаратами. И стопа — печальное наследие зла.
— Я-то давно это знаю, причем из первых рук, от нее самой. Просто хотел узнать, в курсе ли ты, — объяснил Джек. В душе шевельнулась ревность, возможно, отразившаяся у него на лице. Осталось ли хоть что-то, чего она Говарду не рассказала?
Однажды утром он заехал в Хэмпстед, чтобы разобрать свои пожитки, и в зимнем саду увидел плачущую Милли.
— Я отчаянно нуждаюсь в одобрении, — призналась она, сморкаясь в платочек. — Прямо-таки неотступная потребность. Как у одного из героев Данте, блин. Даже когда счастлива. Вот как сейчас.
— Гм, почему именно Данте?
— Да какая разница. Кстати, я выставила дом на торги. Нам надо обсудить предстоящую сделку с адвокатом. Деньги поделим пополам, хотя в свое время он был куплен целиком на средства моей семьи. Сумма огромная, дом невероятно подорожал за пять лет.
— Я не возьму ни пенса, — с неожиданной для него самого уверенностью заявил Джек, будто вел рискованную игру, самостоятельно планируя свои хитроумные действия, заманивая противника, чтобы ошарашить его труднейшим, сбивающим с ног броском.
— Что-что?
— Начну жить заново, с нуля. Немножко мне оставила мама. Кое-что продам. Рояль, если не ошибаюсь, мой. За него можно взять тысяч десять, не меньше.
— Как всегда, дурака валяешь?
— Деньги-деньги-деньги. Фу, гадость! Поразмысли об этом на досуге, Милл.
В начале декабря дом в Хэмпстеде действительно ушел за абсурдно гигантскую сумму, и Джек окончательно переехал в Хейс к отцу. В Белсайз-Парке Клаудия и Милли целыми днями весело резвились с маленьким Рикко, время от времени летая в Пизу, чтобы подыскать там жилье. С точки зрения заботы об окружающей среде, они сущие лицемерки, думал Джек, но держал язык за зубами. Что было не трудно, поскольку его мнение никого не интересовало.
Детская спальня в родном доме стала ему постоянным прибежищем — вроде клетки, в которой сидел тот снежный барс, изредка ловя в воздухе дуновения, напоминавшие о Гималаях. Но в тесной комнатушке некуда деть многочисленные книги и даже на стенах мало места — негде повесить афиши в рамках, портреты любимых композиторов, вручную раскрашенную тарелку из «Коллекции естественных курьезов» Альберта Себы[152]. Она подвернулась Джеку в Делфте еще в студенческие времена, и он выложил за нее свою месячную стипендию. Рояль, а также все подарки от Милли — маленькие подлинники современных художников, редкие гравюры известных мастеров, к которым у него не лежала душа, — он продал на аукционе в Северном Финчли. Старинное полотно с изображением купальщицы (подаренное ему на тридцатипятилетие) купил самонадеянный владелец галереи. «Хлам эпохи рококо», — презрительно бросил он, однако цену дал вполне приличную. А вот керамический фонарь начала девятнадцатого века вместе с подлинной свечой того времени Джек не стал продавать из какого-то суеверного страха, хотя мог бы выручить за них пару тысяч фунтов. Остальное ушло с молотка.
Расставаться с этими вещами было нелегко. Вернее, слишком до ужаса легко.
Обычная односпальная кровать теперь почему-то стала казаться узкой и коротковатой. Джек не забыл, как вместе с родителями ходил по мебельным магазинам. Сколько же ему тогда было? Тринадцать? Он живо помнит, как сгорал от смущения в огромном, заставленном кроватями зале. Его преследовало чувство, что сон, в общем-то, — занятие странное, да и сами люди — существа странные. В ярко освещенном магазине обнажалось и выставлялось напоказ нечто сугубо сокровенное. Парочки дружно проверяли упругость матрацев на двуспальных кроватях в форме раковины с обитыми мягкой тканью краями. Рядом висели изображения женщин в ночных рубашках и медицинские плакаты с различными искривлениями позвоночника. Покупатели без тени улыбки бродили по залу и сосредоточенно щупали всё подряд, всем свои видом показывая, что сон — дело серьезное, один только лысоватый господин улегся на ортопедический матрац «данлопилло» и притворно захрапел. Родители уговорили Джека тоже лечь на матрац, и он стал снимать ботинки, чем сильно насмешил хорошенькую продавщицу в туфлях на высоких каблуках. Она постучала шариковой ручкой по крытому полиэтиленом изножью, показывая, куда можно класть ноги прямо в обуви. Очень она тогда развеселилась.
Сам он от природы — истинное чудо-юдо. Отправился надолго, сам не зная куда, и вернулся ровно туда, откуда начал свое странствие. Настоящий Улисс из предместья. А путешествие вышло пустым и жалким. Ублюдок несчастный.
