Номи Бергер - Бездна обещаний
— Но может, у них были родственники и не в Афинах? — в свою очередь, спросил Эндрю.
— Насколько я знаю, у них не было родственников, Эндрю, совсем не было. — Кирстен покачала головой, сгоняя с глаз навернувшиеся слезы. — Когда-то Лариса взяла с меня обещание, что, если с ней и Александросом что-нибудь случится, я возьму на себя заботу о Маркосе. И я обещала ей. Эндрю, мы должны найти мальчика, мы просто обязаны найти его.
Был выработан план поисков.
Ночами Кирстен и Эндрю возвращались на «Марианну», а днем, взявшись за руки, бродили по городу.
Они посещали больницы и церкви, молодежные приюты, школы и общежития, опрашивали бесчисленное количество людей в надежде отыскать малейший след Маркоса. Наконец какой-то священник посоветовал им попытать счастья в порту.
— Нет ничего необычного в том, что многие бездомные, потерявшие родителей, собираются в порту. Там у них больше шансов найти пропитание и кров, — с уверенностью в голосе говорил священник. — Именно в порту детям удается на удивление благополучно выжить. Они даже собираются в группы и образуют некое подобие собственных семей.
Начавшие было терять надежду Кирстен и Эндрю всем сердцем обрадовались предложению священника и с новым энтузиазмом принялись исследовать районы города, примыкавшие к морю. В каждом встречавшемся им светловолосом подростке Кирстен видела Маркоса, но всякий раз ее ждало разочарование. Каждое новое утро начиналось новой надеждой, каждый вечер заканчивался очередным отчаянием. В конце второй недели поисков они зашли перекусить в припортовый ресторан, но Кирстен и думать о еде не могла.
— Съешь хотя бы кальмара. — Эндрю поднес ко рту Кирстен вилку с аппетитным кусочком мяса, но та лишь устало покачала головой. — Всего один кусочек, ну, пожалуйста. Давай же, Кирстен, тебе необходимо поесть.
— Зачем? — Кирстен положила подбородок на руку и вздохнула. — Я не голодна.
— Нет, голодна, просто ты переутомилась.
Кирстен в конце концов подчинилась и, как капризный ребенок, открыла рот, позволив Эндрю положить туда кусочек кальмара, после чего через силу принялась его жевать, вовсе не чувствуя вкуса. Эндрю только собрался заставить Кирстен съесть еще и немного риса, как она резко отбросила его руку с протянутой к ней ложкой и выпрямилась на стуле.
Она пораженно смотрела на улицу, по которой шел подросток в разбитых сандалиях, поношенных, слишком для него коротких серых джинсах и плотной белой рубашке. Парнишка бесцельно брел по тротуару, и по всему его виду можно было понять, что он не имеет какой-либо конечной цели своего путешествия. Засунув руки в карманы, низко опустив голову, он брел, время от времени наклонялся за пустой банкой из-под прохладительного напитка и пытался извлечь из нее остатки содержимого.
Кирстен вскочила на ноги и закричала.
Услышав свое имя, мальчик остановился, какое-то время всматривался в Кирстен, а потом опрометью бросился к ней через улицу.
Кирстен поймала Маркоса в свои объятия и сжала так крепко, словно боялась вновь потерять своего драгоценного найденыша. Сквозь слезы она слышала прерываемый рыданиями шепот Маркоса:
— Я знал, что ты приедешь. Я знал.
Сердце Кирстен разорвалось от жалости. Ее драгоценный маленький мужчина нашелся. Не было больше «без вести пропавшего». Теперь он с ней и с Эндрю, в безопасности, и такой желанный и любимый.
— Мы ничего не знали, — говорила Кирстен, обнимая Маркоса. — Не знали ни о землетрясении, ни о твоих родителях. Нам так жаль, дорогой мой Маркос, нам так жаль… Если бы мы только знали, мы приехали бы раньше, поверь мне.
— Я был в школе, когда все это случилось. — Голос Маркоса звучал так невнятно, что Кирстен едва различала слова. — А они в тот день работали дома — кажется, готовились к совместному семинару в университете в конце недели. Если бы они занимались в библиотеке… если бы…
Маркос заплакал.
Кирстен держала мальчика в своих объятиях, пока слезы на глазах Маркоса не высохли. Затем передала его Эндрю. Увидев, как они обнялись, Кирстен вспомнила, что такое чувствовать себя членом семьи.
42
— Думаешь, я и вправду вырасту таким же высоким, как Эндрю? — спросил Маркос Кирстен за ужином.
— Если судить по темпам, которыми ты растешь сейчас, я этому нисколько не удивлюсь.
— Я уже выше, чем был отец. — Маркос поставил стакан вина на то место, где обычно сидел Эндрю. — Знаешь, я иногда с трудом вспоминаю папу. Мне начинает казаться, что теперь мой отец — Эндрю и всегда им был. Это плохо?
Кирстен отрицательно покачала головой.
— Просто время излечивает раны, и боль уходит, — пояснила она. — Спасение от потери того, кого ты очень любил, в том, чтобы полюбить почти так же кого-нибудь еще. На самом деле ты не забываешь своего отца, Маркос, ты просто учишься жить с сознанием того, что его больше нет. Часть тебя всегда будет принадлежать родному отцу, но эта часть вовсе не обязывает тебя не любить других. Это не плохо, это нормально.
Маркос на минуту задумался, а потом улыбнулся:
— Мне так всегда хорошо говорить с тобой. И больше всего мне хочется сделать для тебя твою потерю не такой болезненной.
— А ты и делаешь это, — убежденно заверила Кирстен. — Уже тем, что живешь со мной.
Странно было думать, что с того дня, когда они с Эндрю нашли бездомного подростка, бродившего по задворкам афинского порта, прошло полтора года. И счастьем было наблюдать, как этот молчаливый, потерянный и удрученный смертью родителей мальчик снова превращается в веселого, жизнерадостного юношу, каким был прежде. Согреваемый глубокой и искренней любовью, которую питали к нему Кирстен и Эндрю, Маркос оттаивал и расцветал, а вместе с ним оживали и они.
Теперь они действительно были семьей, какой представлялись в тот первый вечер в «Жилао», — связанной теми естественными нитями, которые ничуть не слабее кровной связи.
Дом Кирстен превратился в счастливый семейный очаг. Вторую спальню теперь занимал Маркос, а на «Марианне» он спал в гостевой каюте. Эндрю купил Маркосу новую бузуку, и их с Кирстен музыкальные дуэты после ужина превратились в вечерний ритуал. Кроме того, было решено учить Маркоса управлять яхтой и рисовать; к великому удовольствию всех троих, у юноши обнаружился недюжинный талант. Так что не осталось ни одной стены в доме и ни одной перегородки на борту яхты, где бы не красовались художественные эскизы Маркоса.
Ситуация во многих отношениях была идиллической, но не идеальной. Как и во всякой семье, здесь случались трения. Зачастую и Кирстен, и Эндрю использовали Маркоса в качестве инструмента в разрешении своих споров и размолвок. Прибегая к этому средству, они, как правило, делали большие глаза и восклицали сакраментальное: «Подростки!»
