Белва Плейн - Золотая чаша
Его разрывало желание рассказать об этом. Дэн сам этого хотел, просил даже. Так расскажи ему!
– Как я уже сказал, дело обычно не сводится к чему-то одному, – начал он. – Так что довольно трудно вспомнить что-то определенное. И, однако…
– И однако?
– Был один день, который все перевернул. Я пришел после школы к тебе в лабораторию, горя желанием поделиться с тобой какой-то новостью, но тебя там не было… Ты был наверху. И кто-то был там вместе с тобой.
– Кто-то?
– Женщина. Я услышал ее смех. Я стоял и слушал, минуту или две. Потом я не желал больше ничего слышать. Я выскочил за дверь и бросился бежать домой.
Лицо Дэна вспыхнуло. Казалось, его ошпарили кипятком и он испытывает невыносимую боль. В следующую секунду он опустил глаза на свои стиснутые пальцы.
– Ты ни разу ни словом не обмолвился об этом.
– Я не мог.
Дэн поднял голову. В глазах его блестели слезы. Если он сейчас заплачет, я этого не вынесу, подумал Фредди.
– Фредди… я… я не плохой человек.
– Я этого и не думал.
– Нет, скорее всего, ты так и думал. По крайней мере, до тех пор, пока не стал достаточно взрослым, чтобы разбираться в… в отношениях между мужчиной и женщиной. Но в тот день ты ненавидел меня, ведь так? Ты должен был меня ненавидеть.
– Может быть.
– Ты, должно быть, решил, что я разлюбил твою мать. Я понимаю. Ребенок – мальчик – только так и мог подумать. Но я не разлюбил твою маму, Фредди, я люблю ее по-прежнему.
Губы Фредди шевельнулись, но с них не слетело ни звука, хотя ему хотелось крикнуть: «Прекрати это! Хватит! Я не хочу больше ничего слушать!»
– Ты можешь делать с твоим телом то, что абсолютно не затрагивает ни твоего разума, ни души, ни сердца. Я не говорю, что это хорошо. Наоборот. Нередко уже в следующую минуту мужчина жалеет о содеянном, охваченный страхом, что об этом узнают, что он обидит этим самых близких ему людей, людей, которые очень много для него значат. Ты понимаешь меня?
– Думаю, да.
…Он ждет именно такого ответа. В сущности, он умоляет меня о прощении. Но не в моей власти дать ему это прощение.
– Мама так никогда и не узнала?
– О том дне? Никогда.
Он сказал «о том дне». А как насчет других дней? Не в этом ли кроется причина разрыва между ними? Да, скорее всего, так оно и есть. Но в мыслях моих они всегда были чем-то нераздельным. Отец-мать – только так я их и воспринимал. Итак, выходит, он заварил всю эту кашу. Женщины не дают ему прохода. Он один из тех парней… Не говори «парней», ты не в Англии… Многие ребята в армии были такими. Женщины не давали им прохода. Они не давали прохода женщинам. Не могли ничего с собой поделать. Интересно, что они при этом чувствовали?..
– Я никогда не хотел кого-либо обидеть. Съежившийся в углу дивана, выворачивающий себя наизнанку, Дэн уже не казался ему огромным.
– Думаю, я могу это понять, – сказал Фредди. Несколько слов утешения были сейчас явно к месту.
– Да? – проговорил быстро Дэн. – Я рад. И я хочу сказать… все это не было образом жизни. Так, временами… когда я не мог удержаться от соблазна… но все это происходило не так уж часто. Главным для меня… – он прикусил на мгновение губу и закончил: – главным для меня всегда была и остается Хенни.
– Она что, этого не понимает?
– Похоже на то.
– Как же все это ужасно.
– У тебя, по крайней мере, есть Лия. Это уже что-то.
– Не так все это просто, папа. – Не могу вспомнить, мелькнула у него мысль, когда я называл его так последний раз. Неужели для того, чтобы вновь произнести это слово, я должен был сперва почувствовать к нему жалость?
– Да, при сложившихся обстоятельствах это, полагаю, не легко.
С минуту оба молчали, затем Дэн произнес:
– Могу я чем-то помочь тебе? Выслушать тебя, обсудить… хотя, вероятно, все это слишком личное, чтобы говорить об этом с отцом? Может быть, тогда с врачом?
Фредди покачал головой.
– Давай пока оставим эту тему.
– Хорошо. Но только не думай о своей гордости и не стесняясь спрашивай совета, сын. Помни, секс и все, что с ним связано, не исчезают вот так, в одночасье. – Он поднялся и протянул Фредди руку. – Я прошу у тебя прощения за ту давнюю историю. За то, что причинил тебе боль. Бог знает, я не хотел этого. Надеюсь, ты тоже это знаешь.
– Я знаю. – Странно, подумал он, как быстро исчез мой гнев. Час назад, когда он появился здесь, я весь так и кипел от злости. А сейчас все, что я чувствую, это бьющаяся под моей ладонью жилка на его руке, и я не хочу отпускать эту руку.
– Фредди… Давай, черт возьми, не будем больше притворяться. Да, мы часто раздражали друг друга, действовали друг другу на нервы. Нередко я бывал тобой недоволен, хотел видеть тебя совсем другим, и ты это чувствовал. Также и я, вне всякого сомнения, не всегда был в твоих глазах тем отцом, какого ты хотел бы иметь и в каком нуждался. Но я всегда любил тебя, люблю сейчас и всегда буду любить. Я рад, что мы, наконец, поговорили обо всем откровенно, и уверен, отныне мы будем с тобой часто вести такие разговоры. – Дэн коснулся губами лба Фредди. – Ну, мне пора. Если я сейчас не уйду, то разревусь здесь у тебя как баба. Может, увидимся завтра?
– Да, приходи. До завтра.
Он услышал, как Дэн быстро сбегает по лестнице, прыгая, судя по звукам, сразу через две ступеньки, и улыбнулся, чувствуя, как впервые за многие месяцы душа его наполняется тихой радостью.
ГЛАВА 8
Пол вышел из «Брукс Бразерс» и быстро зашагал по улице. Чувство, владевшее им сейчас, можно было бы выразить одним словом: умиротворенность. Он только что купил себе несколько новых костюмов: военная форма, вычищенная и переложенная камфарой, была убрана в дальний угол шкафа, где она и будет лежать долгие годы, дожидаясь того часа, когда он, как когда-то дядя Дэвид, достанет ее оттуда, дабы продемонстрировать в качестве диковинки своим детям. На мгновение ему показалось, что он слышит звонкий голосок: «А что ты делал, папа, в ту Великую войну?»
Ну, он много что делал, да и видел немало, но об этом он предпочитал не вспоминать. Его до сих пор еще мучили кошмары; нередко он просыпался среди ночи в холодном поту и с минуту глядел, моргая, на узкую полоску темно-синего неба там, где на окне разошлись занавески, пока, наконец, слыша рядом с собой ровное дыхание спящей Мими и видя вокруг очертания знакомых предметов, не приходил в себя и не успокаивался.
Проходя сейчас мимо выставленных в витрине прекрасных фуляровых носовых платков и строгих форменных галстуков, он вдруг замер на мгновение: это был магазин, в котором когда-то работал Драммонд; у него еще был такой грустный голос и несколько заискивающий взгляд. Он давно умер.
Это было одним из тех воспоминаний, которые легко могли разрушить всю его умиротворенность.
