Белва Плейн - Рассвет
Потом они плавали в холодной воде, лежали на горячем белом песке, и снова плавали. Она думала, что он обратит внимание на ее желтое бикини, но он спросил только о золотом медальончике, который блестел поверх лифчика.
– Он открывается?
Она почувствовала в этом вопросе какую-то натянутость, желание отвлечься от того, что они лежат рядом на песке, почти обнаженные. Неужели ему вправду хочется знать, открывается ли медальон?
– Да, открывается, – ответила она, – хотите посмотреть, что внутри?
И она наклонилась к нему, так, чтобы он мог взять медальон, висящий между грудей, и открыть его.
– Я! – ошеломленно вскрикнул он.
«Да, я решилась на это, – думала Лаура, – наверное, я пьяна от солнечного света». – Вслух она сказала:
– Я влюбилась в вас, когда была еще ребенком, в десять или двенадцать лет. Вы не знали?
Он сел, обхватив колени руками и глядя на озеро. Она, испуганная своим признанием, тоже села, глядя на него и бормоча:
– Надеюсь, вы не сердитесь! – Лаура старалась придать своему голосу тон легкой шутки.
– Нет, конечно, нет… – Но лицо его было напряженным и даже гневным, – на кого он сердился? На нее? На самого себя?
Он молчал, и у нее не было иного выхода, кроме как продолжать игру:
– Когда мне было одиннадцать, вы сказали, что, будь я старше, вы женились бы на мне.
Он порывисто повернулся к ней, широко раскрыв глаза:
– Я так сказал? Не помню. Я не должен был этого говорить – это была подлость.
– Почему подлость? – вскричала она, встревоженная. – Просто шутка, шутливый комплимент. Разве это значило, что вы дали мне слово? Я и не думала принимать это всерьез.
– Ничего вы не знаете, и я тоже.
Она не поняла его и спросила, о чем он говорит; он не ответил, прошел до конца пляжа, вернулся и сурово сказал:
– Нам надо ехать обратно. Одевайтесь.
У нее защемило сердце. Очевидно, случилось что-то, чего она не понимала. Что-то бессмысленное. Почему он вчера, стоя у фортепьяно, смотрел на нее таким ласковым, задумчивым взором, а сейчас этот резкий голос, стремительная походка – она едва поспевает за ним, идя через садик, наполненный тяжелым запахом увядающих хризантем. Они вошли в дом, дверь захлопнулась. Он обернулся и увидел слезы, текущие по ее лицу.
– Бог мой! – воскликнул он. – Бог мой, не плачьте. Не плачьте, Лаура. Я не хотел причинить вам боль.
Но слезы лились потоком. Он обвил рукой ее плечи, и она уткнулась лицом в его грудь. Он гладил ее по спине, пока слезы не утихли.
Но они по-прежнему стояли, прижавшись друг к другу. Никогда в жизни они не были так близки друг другу – разве что во снах. Их тела прилаживались друг к другу, наполнялись жаром. Объятие становилось все теснее, но вдруг он разорвал его, разжав руки Лауры, обнимавшие его за шею.
– Нет! Нет! – закричал он.
Она готова была заплакать от ярости и унижения, но он так же отчаянно закричал:
– Дорогая Лаура! Моя дорогая Лаура!
Она прошептала в его растерянное лицо:
– Что это? Что это?
– Ничего. Одевайся же. Уедем отсюда.
– Ты мне что-то не говоришь. Скажи, ты должен сказать.
Он покачал головой:
– Ничего. Что-то нашло на меня и ушло, исчезло. Ничего нет.
– Ты сказал – «дорогая Лаура».
– Да. Ты всегда была мне дорога. Милое, мудрое дитя. Я любил тебя, как любят необыкновенного ребенка. – Он замолчал, пытаясь побороть желание и опасаясь выдать себя, сел рядом с ней. – Как я радовался твоим милым письмам. Как живо вспоминал тебя пятнадцатилетней, в бархатном платье. Ты уже воображала себя взрослой. А вчера, когда ты шла ко мне по лужайке, я не поверил своим глазам – такой ты стала красавицей. – Он закончил свои воспоминания тихим, задумчивым шепотом.
Радость волной прилила к сердцу Лауры, – безмерная радость, окрашенная легкой печалью, – наконец-то, но почему так долго пришлось ждать этого признания? Тело охватило жаром, кровь застучала в ушах.
– Ты любишь меня, – сказала она, глядя в глаза Френсису.
– Я не должен, Лаура, давай уедем.
– Но почему не должен? – Она схватила его руки, нагнулась к нему и поцеловала его в губы. Она почувствовала его дрожь. Он хотел освободиться, но она, выпустив его руки, обняла его за шею и снова впилась поцелуем в его рот. Она почувствовала, что он обнял ее за талию, прижался к ней, и поняла, что одержала победу.
Они сбросили прикрывавшие их тела узкие полоски ткани и упали на пол. Сквозь звучащий в ее ушах непрерывный стук, она слышала его сдавленный голос, который шептал:
– Я так люблю тебя! – Губы его прижимались к ее шее и слова обжигали кожу.
– Я любила тебя всю жизнь! – шептала она. Потом их голоса замерли в беззвучном крике.
Когда ослепление страсти миновало, она открыла глаза и увидела, что Френсис сидит в кресле, уткнув лицо в ладони. Он почувствовал ее взгляд и посмотрел на нее; лицо его было искажено мучительной болью. – Что я сделал… – простонал он. – Что я сделал?
– Почему ты раскаиваешься? Потому что я – в первый раз?
– Не только поэтому.
– Я ни о чем не жалею. Мне нужно только, чтобы ты любил меня. Ведь ты любишь?
– О, если б кто-нибудь избил меня за мою подлость! – Его лицо снова исказилось.
– О чем ты говоришь?
– Ты никогда не простишь меня!
Она решила, что он шутит, изображая мужчину викторианской эпохи, раскаивающегося в том, что он лишил невинности девушку.
– Ну, конечно же, я не прощу тебе этого, пока мне не стукнет семьдесят лет, – весело заявила она.
– Лаура, я не знаю, как это могло случиться. На меня словно какое-то затмение нашло со вчерашнего дня, когда я тебя увидел. Я, наверное, потерял рассудок. Словно молния осветила все эти годы, что я любил тебя. Но сегодня я не хотел, не должен был ехать с тобой… Это произошло помимо моей воли… Зачем я увидел тебя снова?..
Он говорил с таким трудом, как будто у него стоял ком в горле, и она поняла, что теряет его навсегда.
Ее била дрожь, но она справилась с собой и сказала безжизненным спокойным голосом:
– Ты должен мне все рассказать.
– Как я скажу это, о великий Боже? Я женюсь четырнадцатого числа следующего месяца.
«Все кончено, – подумала она. – Мое сердце разбито вдребезги». – И вдруг, ощутив свою наготу, она схватила с софы подушку – не было ни покрывала, ни какой-нибудь тряпки рядом, – и заслонила ею низ живота.
– Мои родители хотели устроить свадьбу – для родственников, для приличия. Но она англичанка, ее мать тяжело больна и не может приехать. Поэтому мы решили ограничиться скромной свадебной церемонией в Нью-Йорке. Лаура, дорогая, не смотри на меня так!
