Татьяна Туринская - ...Не повод для знакомства
Наслаждение достигло апогея — Влад зачастил, вгрызаясь в несчастную жертву, пробивая ее почти насквозь. Тома уже не кричала, не молила о пощаде. Она почти потеряла сознание от боли, обмякла под хищником, как тряпка. Еще несколько томительных мгновений, и экзекуция завершилась. С довольной улыбкой Влад встал и начал одеваться.
— Вставай, Малыш, идем завтракать, — и, забавно фальшивя, замурлыкал нечто невразумительное, лишь отдаленно напоминающее пугачевское "За это можно все отдать". С его лица не сходила довольная улыбка. В эту минуту он больше всего был похож на мартовского кота, утолившего сексуальную страсть, а после съевшего изрядную порцию жирной домашней сметаны.
Тамара отвернулась к стене и заплакала. Ей было безумно больно, но еще больше было обидно то, что Влад, которого она так беззаветно и безоговорочно любила, Влад, которому она безрассудно подарила, бросила под ноги самое ценное, что у нее было, даже не понял, какую жертву принесла она на алтарь своей любви. Она мечтала о нем жаркими бессонными ночами, представляя себе, как красиво и замечательно она подарит себя любимому, а он растоптал, сделал так больно… И почему так больно? Откуда эта боль? Конечно, она была наслышана о том, как девушки лишаются невинности, о том, что это довольно болезненное "мероприятие", но не до такой же степени! Это же пытка! Вот так, наверное, фашисты пытали партизанок…
Весь день Тома не выходила из своей каморки. Влад ушел, не оглянувшись: ну как же, завтрак — это святое! А бедная Тома так и лежала на продавленной сетке допотопной кровати, свернувшись клубочком, сжавшись от непроходящей боли. Залитая кровью простынь противно холодила измученное тело. И не менее мерзко было на душе. Что она натворила, что наделала, как посмела… Как была права мама… И что теперь делать, как смотреть в глаза людям, Владу?
А Влад, казалось, уже забыл о ее существовании. Он спокойно завтракал, обедал и ужинал, в перерывах сражаясь в пинг-понг или в подкидного дурака, строя по обыкновению глазки еще "неокученным" им девушкам. Ему за целый день не пришло в голову поинтересоваться Тамариным самочувствием, принести ей какой-никакой завалящий бутерброд. Зато поздно ночью, после затянувшегося по обыкновению ужина он вспомнил о своей жертве. Вспомнил и принес…, нет не пресловутый бутерброд, а чистую простыню! И снова до утра терзал несчастную, разрывая неуспевшую еще зажить рану, вновь и вновь вонзая в почти детское тельце свою несоразмерно большую, даже огромную, плоть. И рвал, рвал, рвал ее, наслаждаясь тем, как плотно вбивается в нее, как тесно охватывает его "Монстра" ее уже не девичье, но еще далеко не женское тело… Бедная девочка пыталась сопротивляться, кричала, плакала, царапала спину своего мучителя короткими ногтями. Молила о пощаде, молила о хотя бы кратком перерыве… Но изверг, как заведенный, нависал над ней, продолжая непрерывно вгонять себя ритмичными толчками все глубже и глубже в свою несчастную жертву. Иногда ему все же приходилось ненадолго останавливаться, когда Тамара буквально теряла сознание от боли. Тогда он приводил ее в чувство глотком воды и с удесятеренной силой возобновлял свои игрища.
"Ночь любви" завершилась поздним утром. Влад вновь убежал обедать (завтрак ему пришлось пропустить, уж очень приятно было "тренировать" Тому!), оставив несчастную жертву любви на в очередной раз залитой кровью простыне…
* * *
Летний сезон закончился. Надо бы придумать какое-то занятие, чтобы коротать долгие осенние, а после и зимние вечера.
В этом году Влад успешно закончил престижный торговый институт. В свое время отец упорно настаивал на том, чтобы Влад поступал в военную академию, так сказать, пошел по стопам отца и деда. Дед Влада был полковником сухопутных войск и погиб в первые месяцы войны, оставив жену с малолетним сыном Вовочкой на руках. Вдове пришлось хлебнуть всякого в военное лихолетье и, когда в городе открылось суворовское училище для сыновей погибших военнослужащих командного состава, с радостью отдала сына не столько ради обучения, сколько ради прокорма. Вот с благодарности за то, что не помер с голодухи, и началась у Владимира Петровича любовь к вооруженным силам. Связав накрепко свою жизнь с армией, ту же дорогу выбрал и для сына, мол, армия — это священный долг каждого мужчины перед родиной, к тому же это всегда кусок хлеба с маслом, шинель да сапоги. Однако сынуля, вопреки обыкновению, на сей раз категорически отказался прислушиваться к мнению отца и впервые в жизни поступил по-своему, избрав в качестве профессии не армию, а торговлю, вполне резонно отвечая отцу, что торговля — это не хлеб, сапоги да плохонькая шинелька, а икра, дубленка и машина. Свое мнение, хоть и с боем, но отстоял. Справедливости ради надо сказать, что и свое мнение, и право на претворение его в жизнь он отстоял не только в первый, но и в последний раз в жизни. Памятуя о том, чего это стоило в прошлый раз, больше в споры с отцом Влад не включался никогда, предпочитая выполнять все его указания. Да так и жить легче, самому ни о чем думать не надо, отец обо всем позаботится…
И правда, напрягаться в этой жизни Владу не приходилось. Закончив институт, работать попал в городское управление торговли. Зарплатка скромненькая, зато перспективы огромные. Попасть туда было ой, как непросто. Да сам-то он и не пытался, предоставив, как всегда, улаживать дела отцу. К тому времени папенька дослужился до звания генерал-майора и занимал должность заместителя командующего Дальневосточным военным округом. Что и говорить, жить под крылышком такого отца было очень уютно. А чтобы не вылететь из под родной подмышки, всего-то и надо было — никогда не перечить отцу, всегда и во всем соглашаться с ним и подчиняться его указаниям и требованиям. За это на любящего сыночка, как из рога изобилия, сыпались всевозможные материальные и моральные блага и прочие радости. Лишь однажды, представив себя, любимого, в пресловутой шинельке, тяжеленных кирзовых сапогах да с необъятной скаткой на плече, Влад решился воспротивиться решению отца о выборе будущей профессии. Но, памятуя о том, какими средствами была достигнута в тот раз его победа над отцом, зарекся на всю жизнь противиться отцовой воле.
Единственное омрачало радостное Владово существование. Несмотря на почти юный возраст сына, отец уже давно присмотрел ему невесту. И, что хуже всего, не только присмотрел, но и договорился о будущем родстве с родителем невесты.
Во всем Дальневосточном военном округе выше Владимира Петровича Каминского стоял только Николай Николаевич Адаменко, генерал-полковник, тот самый командующий, чьим заместителем и являлся Каминский. Под командование Адаменко Каминский попал еще в звании майора, когда сам Ник Никыч был еще только полковником. Раз, другой, третий выслужился перед Адаменко, и на погон прилипла еще одна звездочка — Николай Николаевич, что называется, умел дружить. И ценил людей, готовых угождать ему во всем. Вот тогда-то, когда еще и Владик, и Любаша Адаменко под стол пешком ходили, и зародилась у Каминского гениальная мысль женить своего отпрыска на дочери любимого начальника. Выгоду такое родство сулило не абы какую, и он принялся за дело, понемножку, исподволь подводя Ник Никыча к мысли о том, что, мол, неплохо было бы деткам нашим того, пережениться. А то кругом столько мерзавцев, что не знаешь, какую дрянь сын в дом приведет. А уж Любаша-то ваша и вовсе лакомый кусок для разного рода аферистов, окрутят девку, забьют голову любовью… Не даром говорят, капля камень точит. Капал-капал Каминский на мозги Адаменко, пока тот однажды, расслабившись после баньки, не клюнул на удочку подчиненного, а что, мол, твоя правда. Хлопец у тебя неплохой, неизбалованный, моей Любаше в самую пору станет. Только уж договор — он дороже денег будет. Давши слово — держи, да попятного-отступного не предлагай.
