Мария Арбатова - Семилетка поиска
Караванова не было дома. При нем Толик никогда не позволил бы себе такой мерзкой истерики. У Елены мелькнула странная мысль запустить в него чем-нибудь. Он может не сдержаться, и ударит ее, чего никогда не делал в браке. И тогда с холодным носом освидетельствовать побои и посадить его, потому что никаким другим способом нельзя рассчитаться с человеком, который столько лет обирает собственного ребенка, да еще и пытается выглядеть в этой роли обиженным. И никто, ни друзья, ни мать, ни общество его не осуждают…
А ведь когда-то был красавцем, состоящим из мышц и острот. Она любила его, гордилась его успехами, считала себя счастливо вышедшей замуж. И вот перед ней состарившийся чужой неухоженный мужик с белыми от ярости глазами, пытающийся отыграться на собственной дочери за то, что от него избавляются навсегда.
– Мама, давай уйдем, пока он тут будет… – сказала Лида, и было слышно, что ей и страшно, и стыдно, и противно видеть отца таким.
…Когда квартира освободилась от Толиковой матери и возможности возникновения Толика на пороге, Елена расцвела и запорхала. Караванов тоже словно стал выше ростом и крупнее жестом. Лида начала переделывать комнату под себя, но все равно долго не чувствовала себя в ней хозяйкой и старалась толкаться на кухне и в большой комнате.
Все эти годы с бабушкой под носом она словно топталась на месте. Неудачно училась, неудачно вышла замуж, неудачно развелась, горевала о коротком неудачном замужестве, делала вид, что собирается работать… На деле ничего не происходило, и Елена не мучила ее назиданиями, понимая, что девочка пытается прийти в себя после трех маминых браков.
Караванов любил Лиду, при том что совсем не занимался собственными детьми. Он называл это: «К сожалению, я воспитываю их только материально…» Правда, позиционировался возле Лиды не в роли отца, а в роли старшего брата, мгновенно бросающегося вместе с ней к обороне против Елены.
Его дочь все никак не могла устроить личную жизнь, а сын топил одиночество в алкоголе… Елену потрясало безразличие Караванова по отношению к собственным детям, пока она не поняла, что он их просто боится, как большинство мужиков, рано расставшихся с женами и не сумевших сохранить человеческие отношения.
– Вот теперь начинается нормальная жизнь, а то была подготовка, – сказала себе Елена с освобождением квартиры. – Наконец у меня есть все для счастья: любимая дочь, любимая работа, любимый муж и любимый дом.
– Чё ты там на бумаге пишешь, коханая моя? Неужели еще не разучилась писать ручкой? – спросила Катя.
– Список претензий к Караванову, – хмыкнула Елена.
– Поругались?
– Да нет, психолога вызвали.
– Чтобы морально помастурбировать?
– Да он после деловых игр как с цени сорвался. Впечатлительный оказался…
– И ты на это обращаешь внимание? – удивилась Катя. – Лен, у тебя надрыв – главное свойство организма. Облегчать надо эмоцию, облегчать и раскрашивать…
– Ага. Вот сейчас напишу и раскрашу…
Она писала список претензий. Ой, как это было странно. Открыла историю ежедневной переписки с Каравановым в программе «аська» и еще больше разозлилась на Карцеву. Переписка с Каравановым состояла из дурацких нежностей и кокетливостей. Она писала ему из дома на работу, что печет его любимый пирог с корицей, он отвечал милые колкости. Она зазывала его домой пораньше, а он ее к себе на работу.
Она думала: «Какие у меня претензии? Да, пожалуй, всего одна. Предательство с квартирой… но… какое большое, длинное, многослойное, многоэтапное… В нем и неспособность честно сказать: я обещал, но не смог. И сюси-пуси с Толиком. И деланье вида, что все в порядке. И упрекание меня в хамстве к свекрови после всего того, что я вынесла из-за него. А главное, эта способность мгновенно убедить себя, что это ему дали квартиру… столько лет не давали, а тут, бац, – и дали. Это претензия номер один.
Номер два – это то, что Караванов редко, но публично напивается. Конечно, его дело. Но если мы вместе, то вечер у меня отравлен брезгливостью.
Номер три. Он совершенно безынициативен. Как тряпичная кукла. Куда посадишь, там и сидит. Выделывается только по мелочам: капуста не так порезана в супе, шампуни и гели ты забыла в ванной после мытья поставить на нужные полочки, на кухонном столе все не так стоит… И час гундит по этому поводу».
Так делают ее родители, всегда считала гунденье признаком старости и мелочности. У Караванова это появилось внезапно, но по большому счету… Ей вообще не понятно, как можно жить и чувствовать так нудно, как Караванов. Она по натуре была легкая, праздничная: могла делать сразу десять дел, легко переключаться и держать уйму всего в зоне внимания. Когда Караванов шел с ней в магазин, это была взаимная пытка. Он спрашивал:
– Что нужно купить?
Она искренне отвечала:
– Откуда я знаю? Увижу и пойму.
Караванов бесился:
– Ты что, не знаешь, чего у нас нет?
Елена отвечала:
– Наверное, знаю, но пойму, когда увижу.
Елена вообще жила, как пела. То весело, то грустно. А Караванов жил, как считал. То правильно, то с ошибками.
Она в жизни всегда сразу видела, нужен ей данный мужчина и насколько. Могла покупать одежду, не примерив. Умела разболтать на интервью бронзовый памятник; подружиться с любой кошкой и собакой; приготовить красивый обед из пустого холодильника; сложить в пазл любые бытийные осколки. Караванов же словно сбивал куски жизни дециметровыми гвоздями, и от этого вся конструкция постоянно дергалась и хрипела.
Итак, претензия номер три называется: «Он не гибкий, он скучный…
Номер четыре. Его совершенно не волнуют мои дела. Он ежедневно выслушивает мой отчет о прожитом дне. То с раздражением, то с интересом ревизора: ага, все на месте, никуда не денется. Он давно не читает моих статей и интервью.
Номер пять. Это – постель. Но я же не могу рассказывать психологу, что мне вдруг все там перестало нравиться. Караванов замечательный любовник, но последнее время словно все делает наоборот…»
Елена задумчиво записывала все это на оборотках распечатанных интервью, покусывая ручку, как в школе.
Она думала: «Егорычев? Почему у нас прекратились отношения? Я ведь изнывала от благодарности. И он мне страшно нравился… Правда, было ощущение, что он меня купил. Он почувствовал это. Стал еще внимательней и предупредительней… Но отношения стали усыхать от того, что стало казаться, что я отрабатываю… Праздник ушел. А потом все скукожилось само собой. И даже не сразу это заметила. Егорычев долго был за границей. Вернулся – созванивались. Не получалось по времени. Потом отвыкли друг от друга. Начался медовый месяц с Каравановым. И Егорычев сам собой сошел на нет…»
