Не развод, а война (СИ) - Вишневская Дана

— Злата Владиславовна? — знакомый мужской голос звучит виновато. — Это Геннадий Петрович Малков, арендодатель вашей студии.

Мозг мгновенно включается на полную мощность. Что-то не так. Очень не так.

— Слушаю вас, — выдавливаю я из себя, садясь на кровати.

— Понимаете, ситуация неловкая получилась... — мямлит он. — Я вынужден расторгнуть договор аренды.

— Что? — голос срывается на визг. — Какого черта? У нас же договор до конца года!

— Дело в том, что... Ваш супруг вчера обратился с предложением о выкупе помещения. Цена... очень привлекательная.

Я чувствую, как по спине ползет холод. Этот сукин сын. Этот мерзавец.

— Какая цена? — шепчу я.

— В два с половиной раза выше рыночной стоимости, — мямлит Малков. — Понимаете, я не могу отказаться от такого предложения. У меня семья, дети...

— А у меня что, нет семьи? — ору я в трубку. — Геннадий Петрович, это же моя студия! Я здесь работаю уже три года!

— Злата Владиславовна, я понимаю... Но юридически я имею право расторгнуть договор с двухмесячным уведомлением. Ваш муж предложил компенсировать возможные потери и мне, и вам, так что у вас есть месяц на поиск нового помещения.

У меня трясутся руки. Весь мир рушится, а этот корыстный придурок говорит о каких-то компенсациях.

— Месяц? — выдавливаю я сквозь зубы. — Найти в этом городе студию за месяц?

— Ваш супруг сказал, что на окраине много свободных помещений по доступной цене...

Я бросаю трубку, не дослушав. Руки трясутся так, что едва могу набрать номер Руслана. Гудки. Много гудков.

— Алло, — его голос спокойный, деловой.

— Ублюдок! — кричу я в трубку. — Как ты мог?!

— И тебе, Злата, доброе утро. О чем речь?

— Не притворяйся! Студия! Ты купил мою студию!

Молчание. Потом его саркастический смешок.

— А, это. Ну да, купил. Отличная инвестиция, кстати. В центре города недвижимость только дорожает. Хотел ещё вчера тебя обрадовать, но у тебя на уме…

— Руслан, это моя жизнь! — перебиваю я. — Моя работа! Ты не можешь вот так просто...

— Могу, — обрывает он меня. — Деньги решают всё, Злата. Ты это знаешь.

— Зачем? — голос дрожит, и я ненавижу себя за эту слабость. — Зачем ты это делаешь?

— Ты начала войну, помнишь? — в его тоне появляется жестокость. — Вызывала всех инспекторов, устраивала публичные истерики, строила из себя мученицу... Теперь получай ответку.

— Но студия... она же не имеет отношения к нашему дому!

— Она имеет отношение к тебе. А ты имеешь отношение ко мне. Пока что. — Пауза. — У тебя есть месяц, чтобы освободить помещение. Поищи что-нибудь подешевле. На объездном шоссе, например, полно пустых складов.

— Склады? — не верю я своим ушам. — Ты хочешь, чтобы я работала в складе?

— Я хочу, чтобы ты поняла: игры закончились, Злата. Это война. Настоящая война. И в войне не бывает пощады.

Он отключает трубку. Я сижу на кровати, держа телефон в руках, и понимаю, что дрожу всем телом. Господи, как же больно. Как может человек, с которым ты прожил двенадцать лет, быть таким жестоким?

Студия... Моя студия. Единственное место в мире, где я чувствую себя по-настоящему живой. Где я создала все свои лучшие работы. Где познала счастье творчества.

Быстро одеваюсь и еду туда. Нужно увидеть всё своими глазами. Понять, что происходит.

Утренний город еще сонный, пробки небольшие. Добираюсь за двадцать минут. Паркуюсь у знакомого старинного здания в историческом центре и поднимаюсь на третий этаж.

Ключи дрожат в моих пальцах. Открываю дверь и вхожу.

Запах. Господи, этот запах льняного масла, красок, растворителя... Он сразу ударяет в нос, и на глаза наворачиваются слезы. Здесь моя душа. Здесь моё сердце.

Мольберты стоят по углам, на них натянутые холсты с недописанными картинами. Полки вдоль стен заставлены баночками с красками, кистями разных размеров, палитрами. У окна стоит мой рабочий стол, заваленный эскизами и набросками. А рядом — старое кожаное кресло, в котором я люблю сидеть, обдумывая новые идеи.

Каждый сантиметр этого пространства пропитан воспоминаниями. Вот здесь я написала портрет Савелия в восемь лет. Там — пейзажи с дачи родителей. А на том мольберте до сих пор стоит картина, которую я начала в прошлом месяце, — абстракция в красно-черных тонах. Теперь понимаю, откуда взялись эти цвета. Предчувствие.

Сажусь на пол прямо посреди комнаты, обхватываю колени руками. Слезы капают на джинсы, и я не пытаюсь их останавливать. Пусть. Имею право.

Как он мог? Как можно быть таким подонком? Ладно, дом — это понятно, совместно нажитое имущество. Ладно, деньги и машины. Но студия — это же моё личное пространство! Мой творческий мир!

Господи, а что теперь делать с учениками? У меня ведь группа готовится к выставке через два месяца. Женщины, которые ходят ко мне уже третий год, стали как родные. А детская группа по субботам? Малыши так радуются каждому занятию...

Достаю телефон, набираю номер Милославы. Она ответит. Она всегда отвечает.

— Златочка? — в трубке знакомый спокойный голос. — Что случилось?

— Мила, он... он купил мою студию, — всхлипываю я. — Руслан купил студию и выгоняет меня.

Молчание. Потом тихое, но очень выразительное:

— Вот мудак.

От этих слов из уст интеллигентной Милославы мне становится чуть легче.

— Что мне делать? — шепчу я. — Это же моя жизнь, Мила. Я без этого места не смогу...

— Сможешь. Обязательно сможешь. — Голос становится тверже. — Слушай меня внимательно. Сейчас ты в студии?

— Да.

— Фотографируй всё. Абсолютно всё — картины, обстановку, материалы. Делай полную опись. Понадобится для суда.

— Для суда?

— Златочка, милая, это психологическое давление в чистом виде. Он пытается тебя сломать, лишив самого дорогого. Но мой братец не учёл одного — у тебя есть я. А у меня есть связи и деньги.

Я поднимаюсь с пола, вытираю слезы.

— Что ты имеешь в виду?

— Имею в виду, что к концу недели у тебя будет новая студия. Лучше прежней.

— Мила, я не могу принять от тебя такую помощь...

— Можешь. И примешь. — Её голос не терпит возражений. — Это не помощь, это война. А в войне все средства хороши. Руслан хочет играть грязно? Отлично. Поиграем.

— Но деньги...

— У меня есть деньги, Злата. И знаешь, на что я их потрачу с наибольшим удовольствием? На то, чтобы утереть нос этому самодовольному мужлану.

Я хохочу сквозь слезы. Милослава умеет поднять настроение даже в самые чёрные моменты.

— А пока, — продолжает она, — звони своему адвокату. Пусть готовит иск о моральном вреде. За психологическое давление, за ущерб творческой деятельности, за всё, что можно придумать.

— Думаешь, это поможет?

— Думаю, что Руслану очень не понравится тратить деньги на судебные издержки. Особенно когда поймёт, что ты не собираешься сдаваться.

После разговора с Милой на душе становится чуть легче. Но всё равно больно. Хожу по студии, трогаю знакомые предметы, фотографирую, как посоветовала Милослава.

Вот мой любимый мольберт, на котором написано больше половины картин. Вот полка с книгами по живописи — от классических учебников до современных альбомов. Вот коллекция кистей, которую собирала годами...

Звонит телефон. Неизвестный номер.

— Злата Владиславовна? — женский голос, взволнованный. — Это Анна Михайловна, из детской группы. Только что звонил какой-то мужчина, сказал, что занятия отменяются...

Сердце замирает.

— Какой мужчина?

— Представился вашим мужем. Сказал, что студия закрывается, и деньги за занятия вернут в течение недели...

— Анна Михайловна, не волнуйтесь, — говорю я, стараясь сохранить спокойный тон. — Это недоразумение. Я всё решу и перезвоню.

— Но он так уверенно говорил... И детям уже сообщили...

— Я всё исправлю, — повторяю я. — Обязательно исправлю.

Кладу трубку и понимаю: он не просто выгоняет меня из студии. Он разрушает мою работу, мою репутацию, мои отношения с учениками. Это не просто удар — это попытка убийства. Профессионального убийства.