Измена. Вторая семья моего мужа (СИ) - Шевцова Каролина

- Так я тоже дочка, Сем! – Вскрикиваю я. – Я дочка своего папы, и если он умер, если меня некому защитить, это не значит, что нужно вот так!!!

Слова с трудом прорываются из горла. Каждое через боль, как будто у меня ангина. Как будто я не могу говорить. Прикрываю шею руками и немного подаюсь вперед, чтобы отдышаться.

Какой глупый вышел разговор.

Какая глупая выходит жизнь.

Выпрямляюсь, только когда Семен протягивает мне стакан воды:

- Римм, извини. – Шепчет он. - Я просто не хотел лезть в чужую семью, смалодушничал.

- Не страшно, - не голос, а воронье карканье. Снова кладу руку на горло, не хватало еще заболеть. Хотя, тогда можно закрыться ото всех дома и никого не впускать, а потом, потом обязательно что-нибудь придумаю.

Молча осматриваю кабинет, поднимаю с пола сумочку, иду на выход.

- Римма, - зовет Савин, - понимаю, что сейчас не самый подходящий момент, но ты помнишь, что нужно освободить квартиру? – Я застываю, и в этой позе читается ответ. Как можно помнить о том, чего ты не знала! Семен стонет от досады: - Вот же… ситуация. Но я ничего не могу сделать, квартира то университетская, ее столько лет за Белым держали за заслуги, а как он уволился, так все. Ее на совете Виноградов выбил.

Вспоминаю тучного преподавателя латыни с красным «алкогольным» лицом. Обожал скандалы и квашеную капусту, которой провонял весь свой кабинет. А теперь провоняет и квартиру столько лет бывшую нашей.

- Сколько у меня времени, чтобы ее освободить? – Безразлично кидаю в сторону.

- Недели две, может три. – Вздыхает Савин. - Да, неловко вышло. Было бы проще, если бы ты знала заранее.

Оборачиваюсь. Смотрю в глаза, спрятанные за толстыми стеклами как за бронежилетом, и не понимаю, это все серьезно или он так шутит?

- Я бы знала заранее, Семен Гордеевич, если бы один мудак не покрывал другого. Так что, Виноградова предупреди, чтобы не торопился, я съеду не раньше чем через три недели.

Когда я возвращаюсь в машину, в голове становится так тихо, что даже полет комара на этом фоне звучит канонадой. Я погружаюсь в вакуум, где нет ничего и никого больше. В руках телефон, на котором открыта моя страница в инстаграм, где висит больше сотни непрочитанных. От фанатов Белого, которые обвиняют меня в болезни кумира (не досмотрела, не уберегла, лично толкнула машину в Неву). Я не в состоянии читать все ветки диалогов, но вижу, как люди делятся на два лагеря. Одни поддерживают Аню, засветившуюся после пресс конференции. Другие считают Кузнецову простушкой, недостойной их гения. Единственное что объединяет эти две группы – ненависть ко мне.

Я закрываю глаза.

В фильмах, которые я смотрела когда-то, женщина на распутье шла в парикмахерскую и делала себе каре. Вот только мне нравится моя прическа, и я не собираюсь ничего стричь. И стиль в одежде тоже нравится. И мне нечего выкидывать из дома, потому что в квартире моей всегда чисто и уютно. И резать вещи Белого на лоскуты я тоже не хочу.

Я даже не знаю, как спустить пар, что сделать, чтобы стало легче? Измениться? Но зачем? Куда?! Я симпатичная, умная, понимающая женщина с хорошим образование и музыкальным слухом. Я отличная жена, партнер, друг, любовница. Я сделала все для своей семьи, для своего мужа.

Вот только это мне ни хрена не помогло…

Глава 11

Беседа с главврачом дается непросто. Сложнее всего делать вид, что я переживаю о здоровье Белого, потому что на самом деле мне плевать.

И после каждой фразы, о том, что Фил должен прийти в себя, хочется добавить «сплюньте». И три раза постучать по дереву.

Вся ситуация кажется мне абсурдной.

Я - уставшая из-за нервов, недосыпа, ночи проведённой в поезде. Александр Васильевич едва держится вертикально после непростого дежурства. Нам обоим нужно отдохнуть, но вместо этого мы обсуждаем схему лечения одного мерзавца.

- Мы не можем гарантировать, что его когнитивные способности останутся на том же уровне, что и были, - деликатно говорить врач. Его глаза по привычке блуждают по заваленному бумагами столу – признавать такое перед членами семьи пациента пытка.

Я же спокойно киваю. Если мой муж станет дурачком, я не расстроюсь. Даже немного обрадуюсь и снова стану верить в карму.

- Перелом руки заживает, но вот опорно-двигательные функции, - главный снова берет паузу, и глубоко дышит, как перед погружением под воду, - первое время он будет передвигаться на инвалидной коляске. Если реабилитация пройдет успешно, Филипп Львович вернет себе возможность ходить. Но главное, что мы уже перевели его из реанимации, и если восстановление пройдет в том же темпе, то через две, максимум три недели сможем вывести вашего мужа из комы. Это будет поистине чудо!

- Я могу увидеть своего мужа, - перебиваю я врача. Потому что мы с ним заходим на третий, а то и четвертый круг беседы. Спасение – лечение – чудо.

Но ведь чудеса случаются только с хорошими людьми?

Александр Васильевич лично провожает меня на третий этаж клиники, в палату, где лежит Филипп Белый. Оглядываюсь, не сразу замечая его фигуру на кровати. Моя муж слился с простынями и общим фоном. Однако здесь даже уютно. Стены не белые, а с каким-то рисунком, их украшают картины, а на столе у окна расставлено несколько букетов цветов.

- Здесь не все, лилии на всякий случай приказал убрать, - виновато оправдывается доктор, - у них слишком густой запах. А остальные не вредят. И обрадуют Филиппа Львовича, когда он придет в себя. – И подумав еще секунду, Александр Васильевич добавляет: - вы так сильно любите своего мужа, так заботитесь. Невероятная для нашего времени роскошь.

Киваю. А что еще сказать? Что я понятия не имею, откуда здесь цветы? От его фанатов, от любовницы, от литературного агента, от кинокомпании? Они могут быть от кого угодно, но точно не от меня.

Машинально перебираю пальцами тяжелые бутоны роз, таких свежих, что становится понятно, их принесли сегодня утром.

И это напоминает мне о других розах, которые Филипп покупал каждый третий четверг месяца, в день своей зарплаты, когда работал в университете. И просто каждый четверг, когда окреп как писатель и стал зарабатывать хорошие деньги.

По роскошному букету в неделю долгие десять лет. Без исключений, переносов, пропусков.

Последний букет я выкинула перед поездкой в Петербург. Цветы в вазе превратились в засохшие мумии, а вода давно стухла, потому что я забыла ее поменять.

За спиной слышится вежливое покашливание:

- Римма Григорьевна, если вы не против, оставлю вас наедине.

- Спасибо Вам, Александр Васильевич, - шепчу в ответ.

Когда доктор, наконец, уходит, я поворачиваюсь и иду к койке. Возле нее не нахожу ни стула, ни кресла, потому что посетителей сюда не пускают. Подумав пару секунд, опускаюсь на кушетку, рядом с Филиппом. Кровать кажется широкой, а муж похудел еще больше, так что мы легко помещаемся здесь вдвоем.

Смотрю на восковое лицо Белого и почти не узнаю его. Нос заострился, глаза впали, как у мумии, на щеках появилась щетина. Это кто-то другой, убеждаю себя, не мой муж.

Мой Филипп меня любил, он доверял мне свои страхи и делил со мной радости, он помогал мне вырасти, научил любить музыку и разбираться в искусстве, показал мир, познакомил с чудесными людьми. Такого мужа я потеряла. Может в той аварии, может гораздо раньше, а может я себе выдумала отношения, которых у меня не было.

Зато есть он. Чужой человек, которого я не знаю, боюсь и ненавижу.

- Я ненавижу тебя, Филипп, - произношу я, глядя в мертвенно белое лицо.

Он не отвечает. И даже ресницы его не шелохнутся в такт моим словам.

Я жду еще немного, будто надеюсь, что услышав мой голос, Фил придет в себя. Напрасно.

Собеседник из него сейчас не важный, зато слушатель отменный. И потому я говорю, говорю долго, говорю до тех пор, пока голос не срывается на хрип.

Я рассказываю про ту боль, которую он мне причинил. Про то, как встретил настоящую, полную надежд девушку и сломал, обтесал под себя, так что я превратилась в кусок мрамора. Красивый, но неживой.